— О'кей, — сказал я, затягиваясь.
Я был крепко обдолбан — мне было все равно; вдохновение меня покидало; я выплеснул себя целиком… почти целиком… я хотел ему рассказать о своей первой любви, о купаниях в сентябре на Жемчужном пляже, о том, как по ночам, в бреду, мне снится шкворчащая галька… как мы пинцетом вытягивали из прибрежных скал крабиков… как заспиртовывали их… как ныряли за жемчугом с воздушными шариками… как строили под водой бункер… как сачками ловили нимфу… как… Но сил уже не оставалось: дурман сковал не только мое тело, но взял и за глотку; я больше не мог выговорить ни слова… Краешком сознания я понимал, что все, что Юра мне нашептывает, подмигивая и как бы заискивая, все это идет по той же схеме, по тем же рельсам в шаткой вагонетке: фальшивая легенда — подполье — лагерь — бессмысленное ожидание позитива…
— Да, да, — говорил я ему на каждую фразу, — конечно, я понял… угу…
Юру прорвало: ему захотелось излить душу; теперь он жаловался:
— Пока ты в лагере, то кое-как можешь экономить, откладывать… А как получил позитив, социал такой маленький, за квартиру плати, за то плати… Ни на что не хватает! Вот выручили студенты: снимаем вместе — это так экономно! Правда, опять же — как в лагере… И я не студент! По идее — нарушаю, не могу я тут… Должен искать что-то другое, но я встал на очередь и буду поступать, пойду на курсы, сказал, что уже на курсах… Соврал, видишь, приходится юлить… Со студентами весело… И это все-таки лучше, чем лагерь… Датчане народ не такой проблемный, как лагерные… Но все-таки… Эх… Хорошо там, где нас нет! — заключил он философски, вздохнул и принялся мельчить гашиш.
— Это верно, — согласился я, имея в виду свое: где нас нет, там хотя бы надежда есть, что все наладится, потому что с такими людишками, как мы, он да я и нам подобными, — надежды не может быть никакой! Потому лучше оставаться там, где мы есть: не все так безнадежно в мире будет! Где-нибудь что-нибудь да проклюнется… не у нас, и то ладно…
* * *
Наконец, мы с Бодил поругались. Всему причиной были деньги, которых не было, — она психанула и ушла; я думал, что не вернется, но она вернулась с котом в домике. Большой белый пушистый кот. Глянув на домик, я подумал: мне бы вот так, в таком вот домике… не знал бы я печали!
— Кастрированный, — громко сказала она, будто это меняло что-то.
Ей тут же сказали, что по договору с хозяином — никаких животных! Строго! Она стояла на своем.
— Я и кот остаемся! — кричала она. — Потому что я заплатила за этот месяц, и еще две недели до конца месяца, и уж эти-то две недели я буду тут жить — и с котом!