Церковь Санта-Мария-ди-Паола, где только что закончилась служба, встретила нас полнейшей тишиной и сладковатым дымком, плывущим над хорами. Где-то вдалеке слышались шаги сторожа. Я остановилась, слишком ошеломленная тем, что оказалась в таком месте, но Александр увлек меня дальше, схватив за руку:
— Да пойдем же!
В кропильнице царил полумрак. С бешено бьющимся сердцем я прислонилась к колонне в самом темном углу, чувствуя, как от волнения пересохло во рту. Мы с Александром были близки уже двадцать дней, но я всегда отдавалась ему словно впервые — настолько это было необычно и по-разному. Сейчас я отчетливо испытывала именно это чувство.
Прижав ладони к холодному камню колонны, он жадно прильнул к моим губам, чуть помедлив, разжал их, проник языком вглубь. Он не отпускал меня ни на мгновение, сливая мое дыхание со своим, тем временем как его руки, ласково и мягко сжав мою грудь, пошли вниз, обхватили бедра, — но, когда я подалась вперед, чтобы обнять его, он резко и безапелляционно остановил меня:
— Нет! Стой смирно! Не шевелись! Только чувствуй!
Ошеломленная, я подчинилась, как всегда делала до сих пор в подобных случаях. Я снова доверилась ему. Он вернулся к моим губам, прильнул к ним, теперь уже нежно и неспешно, потом перешел к уху и шее — прижался к ней невыносимо-томным поцелуем, в то время как его рука мягко раздвигала мои ноги, медленно проникала под нижнее белье и, коснувшись золотистого руна, с умелой неспешностью скользила к самому центру моего женского естества. Он знал, что обрекает меня на своего рода сладкую пытку: стоять молча, без движения, изнывая и задыхаясь под его ласками. И я действительно изнывала. Я вся рвалась ему навстречу, я готова была принять его так же сильно, как он желал в меня проникнуть.
Но в этот раз он не мучил меня слишком долго. Он все замечал — и мое громко бьющееся сердце, и вздымающуюся грудь, и горячий трепет внутри. Запрокинув мне руки назад и прижав их к колонне, он приник ко мне как можно ближе, шире раздвинул мне ноги, и я ощутила, что он входит в меня.
Сейчас он не был осторожен и ласков: он ворвался, точно дикий зверь, резко и грубо, так, что я закричала от боли, но это была сладкая боль. Он остановился лишь на мгновение, припав к моему рту, а потом его страсть пробудилась подобно вулкану: так мощно и неистово он вонзался в меня, погружался и выходил, насыщая меня и одновременно терзая. В яростной борьбе наслаждение побеждало боль, и я уже кричала в пароксизме наслаждения, дрожа и изгибаясь под его телом, прижавшим меня к колонне.