— Я изменился? — спросил он у Светланы.
— Вот уж этого я не знаю. А то, что стал другим, — факт. Со стороны ведь всегда виднее.
— Никогда этого не замечал.
— Естественно. Когда глядишь из самого себя, ничего не замечаешь.
— Так уж и ничего, — хмыкнул Борисов, оторвавшись от книги. Он еще находился в тексте и не обрел себя. Поднялся, глянул в окно.
Окно было густо залеплено слоем инея, иней махрился, посверкивал иглами, дышал холодом. Борисов смотрел в окно и ничего не видел в нем. Сколупнул пальцем махристый комок, взял его в ладонь. Комок небольшим шерстистым паучком лежал в ладони и не таял, словно Борисов был мертвым. И ладони от этого паучка не было холодно — кожа ничего не чувствовала.
— Ко мне, по-моему, начал хуже относиться, — сказала Светлана.
— К тебе? — Борисов выпрямился и так в прямой стойке, будто в позвоночник ему гвоздь загнали. — Да ты что!
— Говорю, что вижу.
— Первая семейная сцена. — Борисов усмехнулся.
— Для того чтобы эти сцены стали семейными, мне надо выйти за тебя замуж.
— Нет, — быстро произнес Борисов.
— Что-о… Боишься?
— Нет, не боюсь, — Борисов качнул головой, на лице у него появилось горькое выражение, — совсем другое. Есть порядочность, есть чистота отношений, есть вообще вещи, которые ни в одном кондуите не записаны, но которые знают все. Не будь их — и человек скатится вниз. У него вырастет хвост, шерстью покроются руки. Надо быть чистым не только по отношению к женщине, которая тебе нравится, а и по отношению к мужчине, которого нет, но которого ты ценишь.
— Все ясно. Речь идет о моряке. Но вы оба у меня спросили, чего я хочу и кто мне дорог? А?
— Прости, пожалуйста, — виновато пробормотал Борисов. Что-то концы с концами не сходились. Светлана сделалась ему дорога, это нежное, чуть посвежевшее и оттаявшее в последнее время лицо стало ему близко — ближе ничего и никого нет.
— Вот и спасибо, вот и спасибо, — прошептала Светлана, глаза у нее заблестели влажно, набухли слезами, Светлана изо всех сил старалась их удержать, лицо ее напряглось, — не удержала, и слезы пролились на щеки. Она медленно пошла к двери.
— Светлана! — потерянно выкрикнул Борисов, но Светлана на его окрик даже не обернулась. — Света!
Гулко хлопнула входная дверь. Борисов с колотящимся сердцем опустился на пол: от голода ему было плохо, в желудке родился колючий ком, горло сдавило, во рту по-прежнему было горько и сухо. Отдышавшись, он поднялся, натянул на себя пальто и, пошатываясь, горбясь, выбрался на улицу, двинулся по замусоренной скользкой тропке, пробитой в высоких отвалах, к солнечным часам.