Впрочем, старина Марбурга была отнюдь не пряничной — всего век тому назад кровь здесь лилась широкой рекой, совсем так же, как в не забытую еще эпоху Петра Великого в России. В XVI веке, после смерти ландграфа Филиппа, его дети разбили Гессен на четыре ландграфства. Одно из них, а именно Гессен-Марбург, и стало причиной вражды между двумя другими — Гессен-Дармштадтом и Гессен-Касселем. По завещанию последнего правителя Марбурга, княжество следовало разделить между двумя этими братскими землями. Но шла ужасная Тридцатилетняя война между испано-австрийской империей Габсбургов, с одной стороны, и протестантскими государствами Германии и опорой протестантизма — Швецией, поощряемыми Францией кардинала Ришелье, с другой.
Упертая кальвинистка Амалия Елизавета Ганау-Мюнценбергская, внучка Вильгельма I Оранского, первого независимого правителя протестантских Нидерландов, была вдовой гессен-кассельского ландграфа Вильгельма V и регентшей при Вильгельме VI, правнуке Филиппа. Она являлась верной союзницей протестантской Швеции, а затем и Франции. Ландграфиня решила, что не будет делиться с лютеранином — тоже протестантом, хотя и более умеренным! — Георгом II Дармштадским. И под занавес Тридцатилетней войны началась кровопролитнейшая Гессенская война, где Кассель победил. Во время этой войны в княжествах погибло две трети населения, и особенно опустошен был Марбург, который — какая ирония! — в конце концов[4] после мирных переговоров отошел к Дармштадту. В итоге раздел княжества был произведен по завещанию его последнего правителя, и поэтому вся кровь лилась совершенно напрасно. После Тридцатилетней войны, поглотившей шесть миллионов человеческих жизней — половину населения Германии, в том числе две трети его на севере, в некоторых округах на несколько десятилетий официально было признано многоженство. И лишь недавно численность жителей Марбурга достигла уровня вековой давности — семи тысяч человек…
Оставив коня на городской конюшне, Лодья быстро дошел до основательного городского дома неподалеку от величественной протестантской кирхи. Он открыл дверь в этот дом не как квартирант, но как хозяин. Навстречу ему попалась молодая светловолосая женщина, спускавшаяся со второго этажа.
— О, майн либе Габриель! — воскликнула она, кидаясь ему на грудь.
— Майне либе Кати! — отвечал он, страстно целуя ее.
— О, от тебя опять пахнет зверем! Так всегда после охоты! — говорила она, гладя его широкие плечи.
— Да, мы охотились на зверя, милая.
— Но что случилось, мой дорогой, — ты приехал раньше. Не навлек ли ты на себя немилость наследника? — озабоченно спрашивала она.