Питера скрючивает и начинает рвать. Остальные застыли как вкопанные.
Я выпрыгиваю из машины и вместе с Джефферсоном с трудом закрываю двери.
Все молчат. То есть мы, конечно, похожее уже видели. Сейчас, если у тебя есть глаза, таких кошмаров насмотришься – ой-е-ей. Народ умирал за обеденным столом целыми семьями – как на неправильном Дне благодарения с картины Нормана Роквелла. Взрослые на коленях стариков-родителей. Я как-то зашла в центр йоги, так там люди, короче, раскатали маты и медитировали до самого конца.
Новая поза – поза трупа.
Однако Питеру такое в новинку. И что теперь делать с этим его экзистенциальным кризисом?
– Глянь, Питер, ну и название! – Я, как дура, тычу пальцем в китайский магазин через дорогу. – «Счастливчик Хер».
Но Питер сидит на бордюре и пялится в никуда.
Подходит смущенный Джефферсон, кладет руку Питеру на плечо, опускается рядом.
Питер. Я-то думал, он просто о нас забыл. Так, затерялись где-то в большом кармане. Но теперь… Он нас вышвырнул. К черту на кулички.
Судя по его тону, имеется в виду «Он» с большой буквы.
– Аргумент Паскаля, дружище, – улыбается Джефферсон. – Посмотрим, чем дело кончится.
Питер медленно кивает, глубоко втягивает ноздрями воздух и встает.
Пора на борт.
Жуткое предзнаменование. Хочу домой, в свою лачугу, читать старый «Пиплз». Но… Письмо.
Вашинг оставил мне конверт. Типа: «Не вскрывать, пока не умру». Господи, почерк такой неразборчивый, типа Вашингтон карябал не той рукой. Хотя суть ясна. Будь рядом с Джефферсоном. Заботься о нем. Люби его. Чего он от меня хочет? Раз – и полюбила? То есть я-то Джеффа, конечно, люблю. С пятилетнего возраста. Но есть любовь просто и Любовь с большой буквы.
Есть ведь?
В общем, я теперь Джефферсоново прикрытие. И это главное.
Юнион-сквер лучше бы объехать, но после вестсайдского пожара боковые улицы с Десятой по Тринадцатую заблокированы машинами, разлагающимися телами и обломками зданий. Вот вам и обратная сторона путешествия на «Чиките» – ей нужна свободная дорога. Может, расчистить себе путь на запад и получилось бы, но выходить из пикапа здесь опасно – случись что, прорваться на тесных улицах нам будет трудно.
Юнион-сквер – это нечто.
Когда все пришло в упадок, и электричество исчезло, на площади собралась уйма народа. Скауты, не теряющие надежды. Свечи, косячки с марихуаной, вегетарианские запеканки. Потом появились и заиграли барабанщики. Их приходило все больше: конгеро из Восточного Гарлема отбивали ритм на высоких латиноамериканских барабанах-бочках, рокеры из Ист-Виллидж гремели ударниками, уличные музыканты молотили по перевернутым пластмассовым ведрам из-под краски. Чем сильнее свирепствовала Хворь, тем шире и шире становился людской круг – словно город пытался доказать, что его сердце по-прежнему бьется.