Впрочем, что это за дворяне! Крытый соломой домишко — вот и вся усадьба, в трухлявой раме — древний герб; кованый сундук с грифом на крышке, а в нем — связка старинных рукописей; поржавевшая древняя сабля, свисающая со стены (носившему ее последним непрестанно икается на том свете); серебряное кольцо с гербовой печаткой, хранящееся где-нибудь в ящике стола (на золотое не хватило пороха даже предкам) и двадцать-тридцать хольдов[1] земли в пределах параскайских угодий. Вот и все, чем они могли похвастаться…
Впрочем, страх — хороший учитель; он быстро учит уму-разуму. Боже мой, что было в прошлом году, когда Брогли наказал больным уехать на лето в Глейхенберг, поставив вопрос ребром: либо поездка в Глейхенберг, либо смерть!
«Ну, не хватало еще этого! Глупые речи! И где найти столько денег на поездку?» Среди больных чуть не вспыхнул мятеж. «Что мы потеряли в этой Штирии?! Да и можно ли вообще убежать от смерти?»
Наиболее здравомыслящие, как, например, меховщик Крестич, открыто выступали против доктора:
— Глупости предлагает Брогли! Разглагольствует о свежем воздухе? Черт бы побрал его науку! Ведь если земля вращается вокруг солнца, то и воздух над нами каждый день меняется. Это же ясно.
Но госпожа Сланицки, бывшая в молодые годы камеристкой в Пеште, где она поднабралась всяческого опыта, решительно выступила за доктора:
— В его предложении, пожалуй, что-то есть, потому что я тоже знала в Пеште одного графа, который к своим хилым ребятишкам выписал здоровую девицу из Глейхенберга, и эта девица оказалась хороша против чахотки — графские дети окрепли и поныне здоровы.
Так обстояли дела в прошлом году. Но когда по осени арендатор Липот Хольц и мельник Флинги (лишь их двоих удалось уговорить доктору Брогли поехать на глейхенбергские купания) вернулись домой краснощекими и с физиономиями круглыми, как у вацского каноника, в то время, как все остальные, перенесшие инфлюэнцу, потихоньку угасали дома, как свеча в сенях покойника, — все параскайцы вынуждены были сдаться и признать целительную силу глейхенбергского воздуха. Так что после инфлюэнцы этого года доктору Брогли не пришлось и спорить: перенесшие болезнь сами стали готовиться к поездке. И даже не спрашивали, где взять денег. Не говорили язвительно, как в прошлом году: «Ладно, вот уж как найдем денежку на дырявом мосту…» Сразу же открылись всякого рода источники: Болнадине продала луг еврею; Михаю Верешу двести форинтов прислал из Лошонца сын-адвокат; почтенный Пал Патаки продал гусарскому офицеру красивого жеребчика Стрелку; Имре Эртелмеш взял ссуду в банке. Словом, своя шкура дорога человеку, и если уж приходится вести торг со смертью, то без колебания открывается заветный ларчик.