Катя глотнула воздуха и замерла.
– Молчишь? Все так? Профессионал прав? Ну-ну, – Георгий насмешливо разглядывал ее побледневшее лицо под опущенными ресницами. – Неприятно? Нет ничего тайного? Ничего, Катюша, бывает. Это жизнь, а мы ее прожили.
Нестерпимое желание охватило ее – прочь отсюда! Сейчас же! Сию минуту! Улететь! Исчезнуть! Раствориться в воздухе! Не видеть эту ехидную ухмылку. Не слышать тихого, вкрадчивого голоса. Вырваться из его жизни и выбросить из своей. Подальше от этой скамейки, от него, от его слов и мыслей…
Она стремительно поднялась. Георгий едва успел схватить ее за руку, с силой дернув к себе.
– Куда?! Стоять! Не так быстро! Не нравится? Что-то не так? Она отвернулась, застыв в напряженном ожидании, когда ослабеет зажим, сковывающий запястье. Смотрела под ноги, готовясь к рывку.
– Что, язык проглотила? Скажи что-нибудь. Оправдайся, если можешь.
Она медленно повернула к нему бледное лицо и, разомкнув пересохшие губы, негромко произнесла:
– Я не собираюсь оправдываться. Ни перед тобой, ни перед твоими родственниками, ни перед этой сукой. У вас и без меня чудная компания. Сожалею, но мне она не интересна. Собирай и дальше всякую мерзость про меня, раз одного Мишутки недостаточно. Желаю удачных находок в увлекательных поисках. Пусти!
Она вырвалась, но Георгий вскочил, схватив ее за плечи. На белом лице ярко сверкали больные глаза.
– Остановись! Куда ты?
– Уйди! Убери руки! – она резко развернулась в противоположную сторону. Но он опередил ее, преградив путь.
– Стой! Не уходи!
– Георгий, ты смешон. Пусти меня. Я не желаю тебя видеть. Но он не отступил, заговорив горячо и торопливо:
– Кать, не уходи. Не бросай меня. Ну, хочешь, убей! Я гад, скотина! Прости меня, любовь моя. Ты обязана простить, потому что еще никто не любил так, как я. Никто, Катя! Посмотри на меня! Я чудовище. Я ужасен. Черен! Внутри и снаружи. Что ты нашла во мне? Я не живу, когда не вижу тебя, я не верю, что ты… любишь.
Его трясло. Он стоял близко, держа ее за плечи, вонзив лихорадочный взгляд в сердитые серые глаза. Выглядел измученным, усталым, совсем больным. Голос дрожал и прерывался.
С неимоверным облегчением она почувствовала острый укол в сердце, и пронзительная жалость накрыла ее душной волной. Она простила ему все и сразу, едва услышав бешеный стук, рвущийся из его груди. Слезы впитывались в новый джемпер и портили обновку. «Ничего, брошу в машинку, будет, как новый…» – с трудом собирала она разбегающиеся мысли, погружаясь в негу примирения.
– А знаешь, что такое бред ревности? – вдруг спросил Георгий, оторвавшись от нее. – Что-нибудь слышала об этом? Читала, быть может?