Лошадь вскачь неслась впереди, а Тоомас бежал следом за ней и колотил ее с животной злобой. Однако в нескольких шагах от ворот он вдруг остановился. Нет, сюда, на треклятый хутор, он больше не пойдет.
Он круто развернулся и побежал к лесу, лишь теперь сообразив, что должен поймать портного. Он повести его на первом суку, он удушит его, мерзавца, - удушит одним движением руки!
- Кантерпасс! Кантерпасс! - кричал он, рыская по лесу. Прикладывал ухо к земле, но ни малейшего топота не было слышно. Лишь ночные птицы всполошено перелетали с ветки на ветку.
- Кантерпасс!
Тоомас, зарыдав, упал в мох.
Ивола изменила ему, маленькая, любимая Ивола изменила ему! В отлучку его из дому повесилась на шею чужому человеку. И не молодому парню, не богатому хозяину, а этому отпетому подонку, который не стоит даже того, чтобы его бодом колеса переехать! Ах, так потому-то он и усмехался, потому-то и смеялся, что кое-кто из мужиков ходит к Иволе переспать! Ах, так потому не шибко-то и зарился сам на Иволу, что знал ее низость и непостоянство! Во веки веков будь они все на свете прокляты, эти портняжки!
- Ивола! - всхлипывал Тоомас. У него не было больше Иволы. Все было просто наваждением, сном, иллюзией. Иволы не было — была лишь старая хромая шлюха, доступная всем, как грязная лужа у дороги. Иволы не было — было затмение, был плод воображения, эфемерное облачко.
Тоомас схватил бутылку и осушил ее до дна.
- Погодите, - крикнул он, - разбойник Тоомас Тарак еще не умер! Кто сказал, что он сделался безответной рабочей скотиной и домовым-обогатителем, готовым пахать с утра до ночи и знай только копить да приумножать добро? Кто сказал, что в нем иссякли кровожадность и упоение от разбоя? Погодите, он вам еще сунет огонь под стреху, так что весь хутор прахом пойдет. Все спалит: хлеб, скотину, постройки. Одни голые поля останутся, чтобы ветру было где разметать пепел. Портного же он убьет и Иволе тоже на шею петлю наденет — пусть тогда потешится да повеселится в последних смертных объятиях.
- Ивола, - простонал он, - зачем ты мне изменила?
Разве он недостаточно, точно пес, бегал за ней, голубил ее, любил, работал, как зверь? Разве он не берег ее как самое дорогое сокровище, как святыню души? Но что в том во всем проку, все было впустую, - пришел портной, и Ивола повесилась ему на шею!
Есть на свете злодеяния, думал Тоомас, которые приводят в содрогание всех, но о такой гнусности он еще не слышал. Убить душу, втоптать в грязь настолько, чтобы в человеке и тени облика человеческого не осталось. Он чувствовал себя именно таким, втоптанным в грязь, как будто весь мир видел его позор, как будто лес и тот смеялся над ним, смеялись поля и луга, и даже ночные птицы хохотали над ним в ветвях. Поглядите на этого дурака, которого жена обманула с презренным портным! Поглядите на наивного осла, который делит свою любовь и постель с первой попавшейся скотиной! Не воняет ли от него позором, поглядите — не несет ли дерьмом и навозной жижей?