* * *
Конан вскинул тяжёлую голову, зубами кроша уже готовый вырваться наружу крик. Передёрнул плечами, прогоняя остатки кошмара, потёр лицо ладонью. Несколько раз вдохнул и выдохнул — глубоко, полной грудью. Потихоньку бросил пару осторожных взглядов на спутников и ещё раз вздохнул — уже облегчённо. Кажется, никто ничего не заметил.
Он опять успел проснуться вовремя.
И не закричать, просыпаясь.
Лошади шли крупной размашистой рысью, её ритм убаюкивал. И только на ровных участках, где Закарис порою переводил отряд в галоп, становилось немного легче.
Закарис, Нергал побери его потроха!
Стоило киммерийцу закрыть глаза, как перед внутренним взором вставала Атенаис. Растерянная, перепуганная, привязанная за руки и за ноги к каменной плите. А по краю плиты расхаживает мерзкая птица с огромным переливчатым хвостом и круглыми глазками цвета запёкшейся крови. У птицы острый золотой клюв, она щёлкает им, словно проверяя заточку режущих граней. И хищным глазом примеривается, куда бы клюнуть.
Рядом с плитой застыли жрецы. У них в руках лекарские повязки с кровоостанавливающими и обезболивающими примочками, а также жаровня, на которой алеет раскалённый прут для прижигания ран.
Птица делает шаг, другой. Заинтересованно рассматривает детскую ступню, туго перехваченную грубой верёвкой. И вдруг начинает быстро-быстро склёвывать маленькие пальчики, словно белые винные ягоды с неожиданно красным соком — он брызжет на камень, на соломенную верёвку, на ритуальные одеяния жрецов. И на жаровню, с которой уже подняли алый прут, и несут, приближаясь…
Вот тут-то Конан и просыпался — в холодном поту и с трудом успевая поймать зубами за самый кончик уже почти что вырвавшийся крик.
Каждый поворот клепсидры делился на три-четыре повторяющихся кошмара. Или — один и тот же кошмар. Камень, прикованная к нему жертва и мерзкая птица. Жрецы иногда проступали чётко — так, что можно было различить даже выражения лиц. А иногда сливались с тенями, размывались и почти совсем исчезали. Иногда Атенаис отчаянно дёргалась и кричала, пытаясь освободиться или хотя бы увернуться от страшного клюва. В другой же раз верёвки растягивали её тело по камню так туго, что она не могла пошевелить даже пальцем. Только дрожала.
Птица тоже не всегда вела себя одинаково. Иногда она с жадностью набрасывалась на беззащитную жертву сразу же, с утробным демоническим клёкотом выдирая куски мяса и откусывая пальцы по одному острым золотым клювом. И тогда сон завершался быстро. Однако такой торопливой мерзкая птица была не всегда.
Далеко не всегда…