Гунноре едва удалось заглушить привычные для нее едкие нотки в голосе. Она не владела франкским настолько хорошо, как Сейнфреда, и потому говорила на датском.
К ее изумлению, Ричард ее понял, более того, ответил на том же наречии.
— Я рад.
— Вы говорите по-датски?
В темноте она увидела или скорее почувствовала, как он кивнул.
— Когда я был еще ребенком, меня отправили в Байе, чтобы я научился daniscalingua, языку, на котором там говорили. Мой отец, Вильгельм, считал это очень важным. Он принял культуру франков, но в нашей стране живет множество северян, сохраняющих свой язык и обычаи, и отец хотел, чтобы я понимал их.
«И что же? — хотелось спросить Гунноре. — Ты их понимаешь? Кем ты сочтешь девушку, живущую в лесу и вырезающую руны? Колдуньей? Вельвой? Возжелаешь ли ты ее, как возжелал золотоволосую жену франкского лесника?»
Он подошел к ней поближе. По голосу Ричард не распознал подмену, но вдруг сейчас, когда он коснулся ее волос, он заметит, что они намного гуще? Что ее тело сильнее, тверже?
Но дыхание герцога участилось, он погладил ее лицо, не замечая, что ее кожа груба.
Он хрипло вздохнул — или нет, не он. Она. Гуннора так боялась, что Ричард обвинит ее во лжи, что утратила контроль над своим телом, и оно покорилось тайной, еще неведомой ей страсти, желанию ощутить чужие прикосновения… и ласки.
Никто не ласкал ее. Сестры цеплялись за ее руки, но никогда не гладили. А Ричард так умело касался ее, был так уверен в себе… Конечно, он делал это не в первый раз. Конечно, любая девушка таяла от его прикосновений.
Но это не должно было случиться с ней! «Иса» делала ее холодной, как лед! Однако лед растаял, превратившись в слезы — слезы стыда, ведь она растоптала собственную честь; слезы облегчения, ведь ей не было больно, скорее приятно; слезы надежды на то, что она не останется навеки одинокой, отринутой миром. И слезы эти были не холодными, а горячими.
Ричард тоже заметил их. Он отстранился.
— Почему ты плачешь?
В голосе герцога слышалось смятение. Очевидно, он привык к тому, чтобы женщины улыбались, а не плакали.
Она отерла слезы.
— Не знаю. Когда я заговорила по-датски, то вспомнила родителей. Они давно уже умерли.
Ричард помолчал.
— Мои родители тоже умерли, — хрипло сказал он. — Моя мать, Спрота Бретонская, почила мирно, в преклонном возрасте, в окружении своих сыновей. То была достойная смерть. Но мой отец пал жертвой покушения. Предатели коварно вонзили ему нож в спину.
Гуннора не ожидала от него такой откровенности. Его голос дрожал, как дрожала и Гуннора. Ей вспомнилось обезглавленное тело Вальрама, окровавленное тело матери. Еще никогда Гуннора не чувствовала себя такой одинокой, даже в самые холодные ночи в лесу. Неужели герцог, такой веселый, смешливый, приветливый, но при этом и самоуверенный, и гордый, был не чужд подобного одиночества?