У нас сразу нашлось много общего. Абдаллах бывал в Токио, где некоторое время обучался в именитом додзё, жил в Париже, получил образование в Сорбонне. Он любил Францию, Париж, виски, скоростные автомобили, красивых женщин, любил стрелять из пулемёта по воздушным шарикам и терпеть не мог свою работу. Несмотря на то что Абдаллах, как и положено мусульманину, пять раз в день возносил молитвы Аллаху, и даже совершил хадж, побывав в качестве паломника в Мекке, хаджи из него был никудышный. Малоубедительная аргументация «Зелёной книги» Каддафи его абсолютно не трогала, и там, где у всех нормальных мусульман должно было проявляться религиозное рвение, Абдаллах проявлял бескрайнее равнодушие.
Иногда инструкторов вывозили из лагеря на «каникулы», обычно проходившие в Бенгази, и в один из таких приездов я узнал от Абдаллаха интересную новость. Испытывая очередной приступ недовольства судьбой, ливиец между делом сообщил мне, что в отдалённом районе Ливийской пустыни голландские геологи нашли признаки крупного нефтяного месторождения. Пикантность ситуации заключалась в том, что этот район не принадлежал ни к одной зарегистрированной концессии. Впоследствии я часто вспоминал этот разговор, пытаясь понять: в тот день Абдаллах проговорился случайно или же он понимал, что делает, и рассчитывал получить вполне определённые дивиденды со своей болтливости? В том, что подобное возможно, он мог быть уверен, ибо к этому времени Абдаллах уже прекрасно знал, чей именно я сын.
Как следует обдумав все детали, я пришёл к простому выводу: Абдаллах стремительно делал карьеру, был весьма близок к Каддафи и лет через десять вполне мог занять пост шефа Национального Бюро. Иметь такого знакомого, да к тому же лично мне обязанного, я почитал за честь и большую удачу. В тот же день я позвонил отцу в Бордо и предложил ему заехать на денёк в Ливию. Буквально завтра. На следующий день отец уже был в Бенгази. Судя по скорости его передвижения и по той лёгкости, с которой он въехал в страну, нетрудно было догадаться, что в Ливии он не впервые. Мы встретились, и я передал ему информацию, касавшуюся района предполагаемого месторождения. Взамен я поставил лишь одно условие: при заключении контракта должны быть учтены интересы Абдаллаха Шериф ад-Дина. Отец согласился.
Закончилась эта история печально. Геолог – голландец, бывший осведомителем Абдаллаха, «случайно» погиб, выпав из окна первого этажа и сломав себе шею. Самого Абдаллаха вызвали в Триполи, что само по себе ещё ни о чём не говорило, но чуть позже я узнал, что моим приятелем заинтересовался лично Каддафи. А это уже говорило о многом. С того дня Абдаллах Шериф ад-Дин бесследно исчез. Отец, вернувшись из Сирта с документами, согласно которым большая часть Ливийской пустыни отходила в концессию дочерней фирме корпорации Дюпре, комментировать эту ситуацию отказался. Именно тогда мы с отцом впервые серьёзно поговорили, после чего наши отношения стали такими, каковы они сегодня. Ещё во время моего пребывания в Ливии я узнал о том, что на территории французской концессии обнаружено крупнейшее за последние пятьдесят лет месторождение. О том, что на моё имя в нескольких европейских банках открыты счета, на которые поступают деньги, составляющие проценты от этой сделки, я узнал лишь спустя несколько лет. К тому времени мы с отцом научились поддерживать видимость добрых взаимоотношений, и я не стал возвращать ему эти деньги, не желая нарушать едва возникшее хрупкое равновесие. А ещё через пару лет, уступив человеческой природе, я начал пользоваться этими деньгами. Но каждый раз, когда в моей памяти всплывало весёлое, смеющееся лицо Абдаллаха, меня огнём прожигал мучительный, тяжкий стыд за себя, за отца; за то, что этот мир таков, каков он есть, и за то, что в этом мире живём все мы, называющие себя людьми. В литературе уже описан подобный человеческий тип: стеснительный воришка, которому воровать невыразимо стыдно, но и не воровать он, увы, не может. Простая замена слов: «воровать» на «жить», а сколько сразу возникает новых сторон и нюансов…