Итан вглядывался в воздуховод.
Втиснуться будет трудновато, а в толстовке, наверно, и невозможно.
Вытащив руки из рукавов, стянул ее через голову и швырнул с карниза. Голые руки мгновенно покрылись гусиной кожей. Прикинув, что отталкиваться придется в основном ногами, решил снять и носки, чтобы подошвы не проскальзывали.
Сунул голову в трубу.
Поначалу плечи не проходили, но поизвивавшись с минуту, он наконец втиснулся внутрь до половины, вытянув руки перед собой, а дальше принялся толкаться ногами, чувствуя пальцами леденящее прикосновение тонкого металла.
Когда он оказался в воздуховоде целиком, его вдруг накрыла волна паники. Почувствовал, что не может вдохнуть, с плечами, стиснутыми между двумя стенками, вдруг сообразив, что назад выбраться уже невозможно. Во всяком случае, не вывихнув обеих рук в плечевых суставах.
Его единственным методом продвижения стали ерундовые толчки пальцев ног, причем без заднего хода.
Он пополз вперед на цыпочках – в буквальном смысле, – скользя по поверхности воздуховода.
Продолжая кровоточить.
С бунтующими после восхождения мышцами и нудящими нервами.
Впереди – ничего, кроме непроглядной тьмы и туннеля, реверберирующего эхом его шарканья.
Да и то, пока он не останавливался.
Тогда воцарялась идеальная тишина, лишь изредка прерываемая звучными ударами, от которых у него сердце прямо подпрыгивало, – последствия перераспределения напряжений в металле, расширяющемся или сокращающемся в ответ на температурные флуктуации.
Минут через пять Итан попытался бросить взгляд назад, к отверстию, испытывая отчаянную потребность в последний раз увидеть свет – эту капельку утешения, – но не мог вывернуть шею достаточно далеко, чтобы оглянуться.
* * *
Он полз и полз, и полз.
Стиснутый со всех сторон в полнейшей темноте.
В какой-то момент – может, через тридцать минут, может, через пять часов, может, через сутки… он был вынужден остановиться.
Пальцы ног свело от напряжения.
Он распластался по металлу.
Дрожа.
Испытывая безумную жажду.
Зверски голодный и неспособный добраться до пищи в кармане.
Слышал собственное сердце в груди, бьющееся о металл, – и больше ничего.
* * *
Он спал.
Или потерял сознание.
Или на минуточку умер.
Снова придя в себя, неистово забился о стены воздуховода, утратив ориентацию в пространстве и даже во времени, видя перед широко распахнутыми глазами лишь бездонную тьму.