Видно, тайное скрыла глухая стена.
Не увидишь любимой, исчезла она.
Как утешить мужчину, разлукой сраженного,
Когда плачет и ночи проводит без сна?
Племя Сальмы верблюдов навьючило затемно.
Что поделать? — Разлука была суждена.
Привели тех верблюдов невольницы с пастбища,
И на каждом верблюде попона красна.
Над животными кружится стая стервятников,
Цветом жертвы растерзанной привлечена.
Унесут в паланкине лимонное деревце,
И коснется тебя аромата волна.
Мышкой мускусной пахнет красавица юная,
И коса ее мускусом напоена.
Вспомню Сальму, и вмиг, словно ворон взъерошенный,
Чернотою мне застит глаза пелена.
Но ведь память о прошлом — всего лишь безумие,
Сны неясные — невелика им цена.
Полногрудая девушка, тонкая в поясе,
Соразмерно была, словно лань, сложена.
О верблюдица, словно онагр, быстроногая,
Мчись любимой вослед от темна до темна,
Ты подобно гиене дрожишь, озираешься,
Ты косишься на бич, ты смятенья полна.
Ты быстра, словно страус долин, для которого
Зреют дыни на склонах и вволю зерна.
Щиплет он колоски, острым клювом вонзается
В сочный плод, чья зеленая шкура тверда.
Рот его — словно узкая трещина в дереве,
Уши словно обрублены — нет и следа.
Бродит страус, ни ветра не чуя, ни мороси,
Вспомнил вдруг, что ушел далеко от гнезда.
Он в тревоге, он мчится домой все стремительней,
Так бежит, как еще не бежал никогда.
Выше клюва взвиваются лапы бегущего,
Он спешит: не стряслась бы какая беда!
Крепкой грудью готов он прикрыть свое логово,
Весь он черен, а крыльев опушка бела.
Он к заветному месту поспел еще засветло,
Там его у гнездовья подруга ждала.
Он приблизился с криком тревожным и клекотом,
Так румийцы
>{50} свои обсуждают дела.
Страусиха приветствует страуса радостно,
Встала, голосом нежным его позвала.
А ведь мы наших братьев, беду предвещающих,
Побиваем камнями, как вестников зла.
Так всегда: бережливость считается скупостью,
Расточительству часто поется хвала,
Похвала, как и всякий товар, покупается —
Для души эта плата не так уж мала.
Повсеместно у нас процветает невежество.
Доблесть? Где она — доблесть? Была да сплыла.
Сытый всюду найдет себе пищу обильную,
Голодает бедняк и раздет догола.
Тот, кого неотступно преследуют вороны,
Обречен, хоть здоров и отважней орла.
Крепкий дом, чьи опоры стояли столетия,
Прахом стал, и столбы повитель обвила.
Я пирую, я слушаю лютню певучую,
А иные свалились уже от вина.
Эта влага хранится в прохладных вместилищах,
Их до срока земная таит глубина.