Взяв три круглых хлеба под мышку, я отвел своих обоих коней, стоявших за оградой на привязи, в близлежащее лесистое ущелье, рядом с прозрачным ручьем, накормил и напоил их и привязал поводьями к двум соснам. Мне были приятны эти заботы о двух умных и верных животных, не ведающих ни предательства, ни греха.
Когда я снова выбрался из ущелья, меня напугал звук рога, раздавшийся с другой стороны леса, в ответ на который из-за зубцов, окружающих голубой купол, взмахнули белым платочком.
Поспешно пробежал я пространство, отделявшее меня от стен замка, и прокрался, прячась в их тени, к калитке, куда меня втащил за собою бледный, дрожащий Эшер. Три узких окошечка его сторожки выходили: одно наружу, другое под своды ворот, а третье во двор замка.
Из лесу высыпало около дюжины всадников. Впереди – канцлер, которого я узнал по стройному серебристому арабскому жеребцу и по той важности, с которой он им управлял. Он был в полном вооружении и с опущенным забралом. У ворот всадники спешились, и канцлер велел нескольким людям из своей свиты отвести лошадей в направлении мызы; остальные же последовали за ним через ворота, – отнюдь не к моему удовольствию, – и получили во дворе приказ разместиться со всех сторон за зубцами стен.
Я переменил место наблюдения, не выпуская канцлера из глаз; он, выслушав Эшера, делавшего ему, по-видимому, доклад, исчез в жилой части замка. Ключ от моего убежища висел у пояса старого привратника, я очутился в западне и стал ожидать, что будет дальше.
Прямо напротив меня, посредине двора, возвышалось здание с куполом, окруженное полукруглой террасой, обсаженной пышными вечнозелеными кустарниками. Через некоторое время из высокой сводчатой двери вышел сэр Томас, ведя за руку Грацию, и опустился с дочерью на белую мраморную скамью возле водоема из камня с красными жилками, над чашей которого перекрещивались, вздымаясь в воздухе, водяные струи. И я увидел так близко от себя озабоченное, но далекое от подозрений лицо канцлера и загадочное личико Грации, что невольно откинул назад голову, хотя стена, через которую я подглядывал, была снаружи увита плющом.
Тут канцлер дал знак удалиться прислужнице, стоявшей с опущенными глазами у дверей, – это была, вероятно, та самая итальянка монна Лиза, о чьих добродетелях я только что слышал из уст Эшера. Некоторое время они сидели молча, и Грация, чтобы избежать отцовского взгляда, смотрела на жемчужные струи водоема.
Затем канцлер обратился к ней по-арабски:
– Дитя мое, ты здесь пробудешь еще немного дней, однако, возможно, что за этот короткий срок тебя напугает попытка нападения. Но не страшись! Я оставлю при тебе десять храбрых людей, которые вполне будут в силах отстоять эти стены от внезапного вражеского насилия. Тебе, моя робкая пташка, придется привыкнуть мало-помалу к бряцанию оружия. Таков удел всякой владетельной дамы в наши дни произвола и беспутства.