Настало время расстаться мне с тобой, моей отрадой, и выдать тебя замуж. Правда, не под этим туманным небом, а за морем, в солнечной стране, с более мягкими нравами. Если будет возможно и звезда твоя приведет тебя туда, – это свершится неподалеку от твоих приемных родителей в Пуату. Ты ведь помнишь еще честного Каласа, про которого распускают слухи, будто он мавританской крови, потому что ему знаком арабский язык, хоть он умеет читать свой «Отче наш» не хуже нас обоих. Года ведь еще нет, как старик, приведший тебя сюда, в слезах расстался с тобой. Не знаю, к добру ли он привез тебя сюда, – произнес сэр Томас, наморщив лоб. – Разве не вправе был я, – продолжал он, как бы извиняясь перед самим собой, так как Грация по-прежнему молчала, – хоть ненадолго позволить себе порадоваться на твою нетронутую молодость?
Но вот истекает последний срок, который я мог себе дать, и настал час разлуки. Я не смею оставлять под угрозой эту милую головку, – и он положил свою тонкую руку на ее темя.
– Король уезжает завтра на материк, и я последую за ним через несколько дней. Ты же будешь сопровождать меня вместе со своими женщинами, скрытая густым покрывалом, и я не отпущу тебя до тех пор, покуда не отдам под защиту мужественного и благородного человека.
Я думаю, что король, упившись своими нечистыми радостями, подарит мне один день для моих чистых. Уж этот король! – произнес он с презрительной усмешкой, как будто видя его воочию перед собой.
Признаться, я был изумлен, слыша от него такие речи.
– Не пугайся, – продолжал он, ибо рука Грации, которую он держал в своих руках, вздрогнула. – Я умею выбирать людей, я найду, кому тебя доверить, и хотя бы я был далеко от тебя, все же моя охраняющая длань всегда будет простерта над тобой, ибо мое могущество велико во всех норманских землях.
А в монастырь ты не хочешь укрыться? Нет, говорят мне твои взгляды, тебе нечего замаливать грехи, и ты нуждаешься в солнце и свете.
Не будь мудрый сэр Томас так занят собственными мыслями, он должен был бы заметить душевное смятение дочери; но глаза его оставались спокойными, и Грация, долго не находившая слов, произнесла, наконец, шепотом:
– Кто же, отец мой, угрожает мне здесь?
– Кто? – повторил канцлер с легкой дрожью в голосе и, словно приняв, наконец, решение открыть своей дочери глаза на людские дела и злобу мира, ответил без утайки: – Бесстыдная королева. Она ненавидит меня; соглядатаи сообщили ей о твоем существовании, а я не желаю, чтобы госпожа Элинор узнавала что-нибудь про тебя и занималась тобой, – одни ее мысли уже загрязняют тебя!