.
С другой стороны, оказывается, нельзя не признать, что «возможность радикальным партиям спекулировать на трудностях» войны и «вывести народ на улицы в решающий момент» была создана все же «недовольством всех слоев населения», «тяготами войны», «материальными трудностями», даже «социальными противоречиями», которым «позволила выйти наружу» «неудачная для России Первая мировая война». Пытаясь объяснить отзывчивость масс на радикальную агитацию и не умея это сделать, политолог вместо причин такого поведения масс указывает на заинтересованность самой «либерально-радикальной интеллигенции» в сочувствии народа>{712},[188] то есть, как и Никонов в подобной ситуации («парадигма», однако), уходит от объяснения. Но этот отложенный вопрос, раз уж он затронут, заслуживал бы внимания.
Почему-то оппозиция вела свою агитацию с успехом, тогда как правительственная «манипуляция общественным мнением» — с использованием «всех доступных средств» (Миронов) — провалилась. И ведь нет оснований объяснять ее провал недостаточным усердием и невниманием власти к охранительной агитации. Не зря же при каждом заводе военного, морского, горного ведомств действовал собственный храм с причтом (средства, ежегодно ассигнуемые на содержание этого, по выражению Никонова, «инструмента пропаганды», не входили в расценки изделий). «Отцы» призывали свою военно-промышленную паству «вооружиться спокойствием и терпением, а не искать виновных в нашей неготовности», «не злобствовать», а «каяться, и молиться, и в очищенной совести трудиться»; те же идеи несли в массы Союз русского народа, Общество активной борьбы с революцией и с анархией при Путиловском заводе и другие подобные организации. Рабочих Брянского арсенала и Бежицкого завода «батюшки» увещевали так: «приросшая к земле душа», исполненная «животной сытости», думает о мире, но «не надо этого мира, страшен он, страшнее самой кровопролитной войны»>{713}. «Пресловутые идеи права, свободы личности… исповедание принципа “человек есть мера вещей”» — все это требовалось «отринуть» в пользу «национальных и государственных интересов»>{714}. Однако перевесили «лживые посулы революционеров, безбожников и предателей, увлекших русский народ… в разверстую пасть отступления от Бога и церкви»>{715}.
Наряду с собственно церковниками и «либеральная интеллигенция», лучшие умы и перья того, что называлось «культурной элитой», употребили свои таланты вовсе не на борьбу с милитаризмом или подрыв военных усилий власти, а вели все ту же «стилизованную под проповеди пропаганду». В 1914–1917 гг., заполняя столбцы «Русского слова», «Биржевых ведомостей», «Утра России» милитаристскими статьями, православные мыслители силились объяснить «взрослым детям — Иванам и Петрам», этому «человеческому материалу», что война — не братоубийство, а «творческое действие», угодное «Самому Богу», тогда как абстрактный гуманизм («отвлеченный морализм», «гладко-поверхностный гуманизм» и т. д.) «антирелигиозен по своей природе». Они радовались, что наконец-то «пали утопии гуманизма, пасифизма, международного социализма, международного анархизма и т. п.»