— Спасибо, но я не пью, — сказал я.
— И отец не пьет, и я почти не пью, но надо же для ритуала, — рассмеялся Олег. — В меню ужина виски не включено, а в баре — пожалуйста.
— Да, но сухое вино входит в те пятнадцать долларов, которые мы заплатили за пригласительный билет. Ты поторопился, мой мальчик, — ворчливо проговорил отец.
— Когда это еще будет! — опять засмеялся Олег.
Он не был красив, его короткие, щеточкой, усы каждый раз, когда он смеялся, дергались вверх и делали его несколько смешным, опереточным, однако малый он, видимо, добрый и душевный. Моя Калина явно нравилась ему, и мне вдруг подумалось, что было бы неплохо, если бы Калина вышла замуж за такого парня.
Джулия, поблагодарив Олега, сказала с былым кокетством истой итальянки, что с детства привыкла к сухому вину, обожает его и с удовольствием выпьет и то вино, которое Олег принес из бара, и то, что полагается по билету.
— В этом деле я маме первая помощница, — заметила Калина. — Во мне ведь половина итальянской крови.
Олег снова смеялся, хохотали и мои милые веселушки Джулия и Калина, я тоже улыбался, обрадованный тем, что хоть этим троим весело за нашим столом. Лишь Марущак-отец хмуро глядел перед собой на скатерть и нетерпеливо ерзал на стуле. За несколько минут до начала банкета в зале появилась Джемма в окружении активистов МУ НО, те то и дело заглядывали ей в глаза; недавно я узнал, что Джемму избрали в руководство МУНО. Заметив нас, Джемма сдержанно кивнула, раскланивалась со знакомыми, некоторым пожимала руки, другие же, кто постарше, по-джентльменски целовали ей руки, многие восторженно глядели на нее, она слыла героиней, и, видимо, эта новая роль ей нравилась. А мне было грустно — ей бы работать, пока молода; талант, как и дерево, лучше и развивается и растет весной, а к старости лишь обрастает толстой корой мудрости.
Джемма подошла к нашему столу лишь перед началом торжества, довольно сдержанно поздоровалась, но, когда Калина подвинулась к Олегу, уступая ей место, сказала:
— Я там, со своими…
Я не сдержался и вспылил:
— Значит, мы для тебя уже не свои, свои для тебя те!
Сказал я это по-украински, и Джулия ничего не поняла; Калина и Олег были заняты разговором и не очень прислушивались, лишь Марущак-старший, словно обрадовавшись моему гневу, впервые выдавил из себя злорадную улыбку.
— Папа, ты всегда преувеличиваешь, — покраснела Джемма и направилась к группе молодежи, с которой пришла в зал.
В это время зазвучала музыка канадского гимна, в нее вплелись людские голоса, все встали и уже не садились до тех пор, пока не исполнили и украинский националистический гимн «Ще не вмерла Украша». Я водил глазами по сторонам и видел, что добрая половина пришедших сюда людей не помнит слов нашего гимна, лишь для формы раскрывает рты; но некоторые пели вдохновенно, особенно те, кто постарше; а молодежь, такие, как Олег и Калина, даже губами не шевелили. С наслаждением пел гимн Марущак-старший, сердито пяля глаза на своего сына, который рассказывал что-то смешное Калине, а та едва сдерживала смех. Потом началась традиционная молитва. Читал ее протоиерей; обращенная к богу, молитва просила у него милости и заклинала господа-бога ниспослать на головы Москвы и всех москалей, извечных и нещадных врагов истинных патриотов-украинцев, самую страшную кару и погибель.