Все в этой молитве было таким древним, словно не прошло десятилетий с тех пор, когда народ и на Украине, и разбросанный по свету в других странах перестал верить в бога, как перестал в него верить и я. Разве можно поклоняться тому, чего никогда не существовало, что выдумали сами люди! Говорят, человек начинает по-настоящему верить в старости, чем ближе к могиле, тем ты в своих помыслах ближе к богу. Чепуха! Я знаю многих, которые, наоборот, веря в бога с молодости, перестали верить в него на старости лет, и причиной тому был не сам бог, а те, кто, славя его, в делах своих были жесточайшими существами на свете. Такие верят в бога до конца своих дней, им только и осталось, что уповать на милость господню, ибо те, чьи души они загубили, их матери и их дети никогда не помилуют и ничего им не простят. Тот же Юрко Дзяйло, ныне прислужник украинской церкви св. Иософата, стоит рядом с протоиереем и фанатически крестится рукой, перестрелявшей и перевешавшей столько ни в чем неповинных ни перед богом, ни перед людьми своих братьев-украинцев, сколько не сделал ни один профессиональный палач в мире. Раньше я часто ходил в храм и не удивлялся, что более истово молятся те, кто больше грешил и убивал. Но, глядя на то, как они то крестятся торопливо, то осеняют себя крестом широко и медленно, по-крестьянски, привычно откидывая мостки под креслами и становясь на них на колени, чтобы не запачкать брюки, я постоянно думал о том, что, начнись все прошлое сначала, они и не вспомнят о покаянии, а будут так же творить свои жестокие дела.
Таковы эти люди.
Молитва закончилась, все уселись за массивные круглые столы, а девчата в национальных одеждах стали разносить вина и закуски. Началась вечеря. Ведущий, худощавый лысоватый пан с несколько надменным, но неглупым лицом, стал произносить речь-приветствие, обращенное к основоположникам Украинского кредитного союза. Говорил он сначала по-английски, затем повторил то же самое по-украински. Все слушали, ели и пили. Марущаки заставили выпить и меня. После смерти Вапнярского я впервые выпил виски, потом пил еще и вино. Несмотря на обильную закуску, хмель ударил мне в голову; в таких случаях я становлюсь особенно сосредоточен и необыкновенно остро воспринимаю все окружающее. Мое внимание было сосредоточено на речи хозяина вечера. С этим паном я не был знаком, знал только, что он один из лидеров ОУН, живет в Оквилле, занимает высокое положение в солидной фирме. Как-то в одном из наших националистических журналов я прочел его статью о том, что следует всем украинцам диаспоры искать пути для объединения, а не для разлада и конфронтации. Такие статьи появлялись и раньше, но эта мне показалась более разумной. Сейчас, потягивая кислое немецкое вино, я внимательно вслушивался в его речь; она не была прямолинейной, хотя, как и все выступления наших лидеров на любых собраниях, была направлена прежде всего против коммунистов, не позволяющих изменить государственный строй, ввести частное предпринимательство, вернуть панам фабрики и земли. По-английски он говорил быстро и бойко, по-украински велеречиво, торжественно, чем напоминал мне покойного Богдана Вапнярского-Бошика в его молодые годы. Он без конца пересыпал свою речь изречениями известных и не известных мне философов, рефреном в его выступлении повторялась фраза, которую я уже слыхал когда-то от Вапнярского: «сегодня или никогда, я или никто».