Было в ней что-то такое, от чего Марку стало не по себе.
Он стоял на месте, глядя на девочку, и гадал, как она попала в дом.
– Марк…
Ему еще ни разу не приходилось слышать, как она говорит, и при звуках ее голоса его прошиб ледяной озноб. Говорила девочка совсем не так, как разговаривают умственно отсталые. Голос у нее был чистый, мягкий, женственный. Она говорила негромко, но голос ее отчетливо разнесся по погруженному в тишину коридору, и в нем было что-то неестественное. На девочке была надета длинная рубашка, и хотя света со спины не было, Марк сразу же понял, что под рубашкой ничего нет.
Девочка поманила его к себе, подозвала движением бледной руки, и охвативший его озноб усилился. По коридору гулял холодный сквозняк, хотя кондиционер не работал и все окна в доме были закрыты. Единственными звуками были легкий шелест ткани рубашки по голым ногам и оглушительный стук крови в висках Марка.
– Марк, – повторила девочка, улыбаясь, подзывая его, и он двинулся к ней, не желая показывать свой страх, не желая признавать беспокойство.
Марк мысленно взмолился в отчаянии, призывая своих родителей поскорее вернуться, призывая Биллингса войти в дом в поисках своей дочери. Он сам не знал почему, но у него не было желания оставаться наедине с этой девочкой, и хотя всего час назад он рассмеялся бы, если б кто-нибудь предположил, что при виде умственно отсталой дочери работника его охватит дрожь, теперь ему было совсем не до смеха.
У него вспотели руки, и он вытер их о штаны, остановившись шагах в десяти от девочки. Позади нее стоял стул, стул из красного дерева в тон обшивке стен, но Марк не мог припомнить, что когда-либо видел его.
Ветер дул ему в лицо, трепал волосы. Марк попытался сделать вид, будто всё в порядке.
– Привет, – сказал он. – Где твой отец?
– Марк, – снова произнесла девочка.
Ему вдруг подумалось, что она знает одно только это слово.
Однако по ее голосу нисколько нельзя было предположить, что у нее с головой не всё в порядке, и на этот раз в нем прозвучало что-то… чувственное.
Сместившись влево, девочка переставила стул и, улыбнувшись Марку, повернулась к нему задом и медленно склонилась над сиденьем так, что рубашка задралась, открывая молочную белизну голых ягодиц.
– Трахни меня, – тихо промолвила она. – Трахни меня в задницу!
Потрясенный Марк попятился назад.
– Нет… – затряс головой он.
– Я люблю, чтобы было пожестче. Трахни меня по полной!
Тут было что-то не так, что-то в корне неправильное, уходящее гораздо глубже, чем излишне искушенная девочка со своей пугающе неестественной нимфоманией. Марк чувствовал, ощущал это – буквально осязаемое присутствие, враждебная обстановка, которая включала в себя дочь Биллингса, но не ограничивалась ею. Все то, что внушало Марку страх в этом доме, все угрозы, которые он подсознательно чувствовал, – все это сейчас было здесь, и Марк понимал, что ему нужно как можно быстрее убираться отсюда, пока не произошло ничего страшного.