Там на колесах чужих Гипподамия
[90] неслась.
Кастор Амиклец потом и брат его, Поллукс Амиклец,
[91]Из Мопсопийских
[92] твердынь взяли Тэнарку – сестру;
И через море она ж увезенная гостем Идейским,
[93]В бой за себя повлекла Аргоса смелых бойцов.
Смутно я помню про то, но помню, как горького плача,
Страха и грозных тревог полон родимый был дом.
Плакался дед и Феба сестра, и парные братья,
Леда молила богов, Зевса звала своего;
Я же, свои растрепав в ту пору недолгие косы,
Я восклицала: «Меня, мама, меня не взяла!»
Не было дома отца. И вот Пелопидой достойной —
Неоптолему теперь стала добычей и я.
О, когда бы Пелид избег Аполлонова лука,
[94]Как бы отец покарал дерзкие сына дела!
Не потерпел и тогда Ахилл, не стерпел бы и ныне,
Чтоб о сведенной жене плакал покинутый муж.
Что за обида от нас неправыми сделала вышних?
Что за созвездие мне, бедной, противность чинит?
Я без родимой росла ребенком; сражался родитель;
Я при обоих живых круглой была сиротой.
Не лепетала тебе я в первые годы, родная,
Детски – ласкательных слов, детски – неверных речей,
Не обвивала твоей короткими ручками шеи,
Бременем милым на грудь не припадала твою;
Ты не ходила за мной, и после помолвки невесту
В новую спальню не ты, мать, проводила меня.
Но возвращенную я встречать тебя вышла и, право,
Матери даже лица не признавала родной.
Всех ты прекрасней была, и так я признала Елену,
Ты же справлялась у всех: «Где Гермиона моя?»
Счастье досталось одно, – Оресту судили в супруги;
Но не заступится он, – я и того лишена!
Пленница Пиррова я, хоть дома отец победитель, —
Этой-то радостью нас Трои паденье дарит!
И покуда Титан
[95] высоко несется на светлых
Конях, свободней еще кажется бедной полон.
Только ж лишь в спальню меня с тоскливым рыданием скроет
Тихая ночь, и сойду к ложу печальному я, —
Сон не приходит, из глаз текут бесконечные слезы;
Сколько умею, бегу мужа, как будто врага.
То отупею с тоски, и, время забывши и место,
Я без сознанья рукой тела Скиросца
[96] коснусь,
Только ж сознаю позор, откинусь, едва прикоснувшись,
И оскверненными мне кажутся руки тогда.
Часто не Пиррово с уст, Орестово имя сорвется;
Как предсказанию, той рада ошибке душа.
Родом несчастным теперь молю и виновником рода,
Кто потрясает моря, земли и царство свое,
Прахом отца твоего, мне дяди, которого в гробе
Тихо сложила ко сну сына отважная месть:
Или уж мне умереть и в юности ранней погаснуть,
Иль Танталидою быть и Танталида женой.