Каяться ль, если рука не погружалася в кровь?
Жги нас, родитель, огнем, которого мы не сквернили,
[177]Факелы в очи кидай, наш озарявшие брак,
Или мечом обезглавь, не в пору нам отданным в руки,
Чтобы жену погубил мужем избегнутый рок, —
Но не добиться тебе, чтоб наши уста, умирая,
«Каюсь» – промолвили. Нет! Чистому каяться в чем?
Кайся в злодействе, Данай, и сестры жестокие, кайтесь, —
Этот пристоен конец всем нечестивым дедам.
Ужас припомнить душе ту ночь, оскверненную кровью,
И возбраняет руке трепет внезапный начать.
Эта ль, мечтал ты, рука исполнит убийство супруга.
О пролитой и не мной крови робею писать.
Все ж попытаюся я. Чуть сумерки обняли землю,
Доля последняя дня, первая ночи была,
Вводят сестер – Инахид
[178] под славную кровлю Пелазга,
Вооруженных к себе свекор невесток ведет.
Всюду сияют кругом обвитые златом лампады,
На оскорбленный алтарь
[179] ладан безбожный кладут.
Кличет толпа: «Гимен, Гименей!» – но бежит от призывов,
И Громовержца сестра город оставила свой.
Вот, ослабев от вина, под звучные спутников блики
Свежих венками цветов влажные кудри покрыв,
Весело к спальням своим, – и к спальням, и к гробу несутся
И на постели падут тяжко – к могильному сну.
Отяжелев от вина и пищи и сна, возлежали,
И беззаботно царил в Аргосе тихий покой; —
Мне же казалось, – кругом умирающих слышатся стоны…
Стоны и слышала я, час роковой наступил.
Кровь отливает, и жар, и тело, и мысль оставляет,
Похолодев, на своем ложе я новом лежу.
Также, как легкий зефир колосья тонкие зыблет,
Также, как вихрь ледяной тополя кудри крутит,
Также и более я дрожала. Ты спал безмятежно:
Сок усыпительный был в поданном мною вине.
Ужас развеяло мой отца приказание злого;
Я подымаюсь, беру меч задрожавшей рукой.
Лгать я не стану тебе: три раза я меч подымала,
Трижды, неловко подняв меч, упадала рука.
К горлу приблизила я, – дозволь откровенно признаться, —
Е горлу приблизила я острую сталь к твоему.
Только я страх, и любовь мешали жестокому делу,
И трепетала рука чистая казнь совершить.
Пурпур одежд растерзав своих, растерзавши и косы,
Так я промолвила тут шепотом легким к себе:
«О Гипермнестра, жесток отец твой! родителя волю
Выполни! Братьям вослед пусть погибает и он.
Женщина, девушка я, природой мягка и годами,
К слабым рукам не пристал этот жестокий снаряд.
Ну же, покуда лежит, последуй решительным сестрам,
Уж, вероятно, у всех мертвыми пали мужья.
Если могла бы рука вот эта свершить убиенье,
Кровью своей госпожи побагровела б она.
Казни достойны ль они, хоть дядиным царством владели,
[180]Царством, которое дать надо же чуждым зятьям?