и все ж похищает
Крайний вершащая путь ночи богиня того.
Фригии житель Анхиз,
[190] с кем матери резвых Амуров
Сладостно ложе делить там, на Идейских холмах.
И Менелай ли, когда сравнить и лицом, и годами,
Перед Судом пред твоим юность мою победит?
В свекры тебе не дадим, поверь, отклонившего ясный
[191]Светоч, кто робких коней страхом погнал от стола;
[192]И не Приаму отец, обрызганный кровию тестя
[193]Или нарекший своей воды Миртои виной;
И в Стигийской волне
[194] хватает не прадед Парисов
Яблок, и в самой воде капли не может достать.
Впрочем, и что до того, коль их ты досталась потомку,
Если Юпитер в семье этой неволею тесть?
О злодеянье, и тот недостойный целые ночи
Держит тебя и в твоих чудных объятьях лежит.
Мне же предстанешь едва когда уж – за самым обедом,
Да и при этом душе сколько страданий и мук.
Нашим достаньтесь врагам такие застольные муки,
Как я почасту терплю, сидя за кубком вина!
Жалко, что гость я царю, когда пред моими глазами
Этот простак обовьет руки вкруг шеи твоей.
Зависть терзает меня, да что и рассказывать это! —
Как под накинутым им тело ты греешь плащом.
Если ж лобзанья при мне друг другу вы нежно дарили,
Чашу схвачу со стола, чашей закрою глаза.
Долу склоняю свой взор, чуть только теснее прижмется,
И на уста не идет в муке напрасной кусок.
То застенаю не раз; и видел тебя я, шалунья,
Как при стенаньи моем не воздержала ты смех.
Часто пытаюсь вином залить свое пламя, но ярче
Встанет, и было вино пламенем в пламени мне.
Чтобы не видеть уж вас, закинувши голову лягу,
Но беспрерывно мои взоры влечешь за собой.
Что же мне делать, ответь! Мучительно видеть мне это,
Но тяжелее стократ взоров твоих не видать.
Сколько лишь силы найду, таить я пытаюсь безумство,
Но выдается легко, как ни скрываешься, страсть.
И без признаний моих ты чувствуешь раны Париса, —
Только одной бы тебе были известны они!
Ах, как часто, сквозь слез набегающих, взор отклонял я,
Чтоб о причине моих слез не выпытывал муж.
Ах, как часто любовь чужую поведывал, выпив,
Каждое слово к тебе, только к тебе относя,
И признанье свое под измышленным именем делал, —
Я, коль не ведаешь, тем вправду любовником был.
Мало того, чтоб смелей пускаться в признания страсти,
Я опьяненья не раз маску при вас надевал.
Помню я, груди твои в широкой открылись тунике
И наготой моему взору сверкнули на миг,
Груди белей молока и чистых снегов, и светлее,
Чем обнимавший твою мать лучезарнейший бог.
Весь обомлел я тогда и, – чашу как раз подымал я, —
Ручка витая скользит разом из пальцев моих.
Если дочке даришь поцелуи, я тотчас с восторгом
У Гермионы спешу с нежных их губок сорвать.