Ныне, когда мне глаза твое оскорбило посланье,
Не отвечать ничего я за тщеславье сочла.
Ты ли дерзаешь, пришлец, оскверняя святыню приюта,
Верность законной жены на искушенье склонять?
Видно тебя для того проплывшего бурное море
Берег Тэнарский приял в мирную пристань свою,
И хоть из чуждого ты и дальнего племени прибыл,
Не заградил пред тобой царский дворец наш дверей,
Чтобы услуге такой наградою стала обида?
Кем же вступал ты тогда, гостем иль ворогом к нам?
О, без сомненья, при всей справедливости жалобы пашей,
Грубой ее назовет, глупою твой приговор.
Пусть и глупая я, но только стыда не забуду,
Только бы жизни моей дни протекли без пятна.
Если не сумрачен взор у нас и лицо не надменно,
Если сижу не кичась, строгих не хмуря бровей,
Слава, однако светла; досель без вины прожила я,
И любовника нет, кто похвалился бы мной.
Тем удивленье сильней, откуда такая надежда,
И почему на мое ложе рассчитывал ты.
Иль оттого, что герой Нептунов
[206] нанес нам насилье,
Раз увлеченную – вновь мыслил увлечь ты легко?
Я бы виновна была, когда бы меня обольстили,
Но в похищеньи одно было моим – не желать.
И преступленьем плода желанного он не добился,
Только смущенье и страх я потерпела тогда.
Разве лобзанья два-три сорвал он борьбой воспаленный,
Большого ж он ничего не получил от меня.
Ты же, в бесстыдстве своем, на том помириться не хочешь;
Боги благие! ничем не был с тобою он схож.
Чистой меня воротил, и скромность вину умалила,
И очевидно в своем каялся юноша зле.
Каялся он для того ль, чтоб следом Парис появился,
Чтоб оставалось всегда имя мое на устах?
Но не сержусь я, и кто на страстного гневаться станет?
Лишь непритворна б была жаркая эта любовь!
Да, сомневаюсь и в том. Не то, что доверия в сердце
Нет, и неведома мне близко своя красота;
Но ведь доверчивость нам, известно, погибельна женам;
В ваших признаньях всегда чести и верности нет.
Правда, другие грешат, и в редкость стыдливые жены,
Но почему ж моему имени в редкость не быть?
Мать же если моя тебе показалась достойной,