Шлет Абидосец
[216] поклон, который снести бы хотелось,
Если б опала волна, Сестская дева, к тебе.
Если к нам боги добры и к нашей любви благосклонны,
То с неохотой в очах это посланье прочтешь.
Но не добры: для чего мои замедляют желанья
И по знакомой волне не позволяют лететь?
Видишь сама: небеса чернее смолы, и бушуют
Воды под ветром, едва полым доступны ладьям.
Только единый смельчак, тот самый, который вручает
Наше посланье тебе, держит из пристани путь.
Сам я стремился за ним, но только, когда разрешал он
Цепь у кормы, на виду весь предстоял Абидос.
Я, как дотоле, сейчас не мог от родителей скрыться,
Та, что желаем таить, не потаилась-бы страсть.
Я повторял при письме: «Ступайте, счастливые строки!
Вот простирает она руку прекрасную к вам.
И, быть может, прильнув, коснутся вас милые губки,
Зуб белоснежный пока будет печатку срывать».
Шепотом эти слова себе я промолвил тихонько,
Прочее все говорит с этой бумагой рука.
Лучше б желал я, чтоб та, чем только писать, поплыла бы
И по привольным волнам бережно нас понесла.
Правда, пригодней она запенивать тихое море,
Но и пригодна служить вестницей страсти моей.
Ночь уж седьмая пошла, – и года мне долее время, —
Как разъяренной волной бурное море кипит.
Если видел я сон, смягчающий сердце во все те
Ночи, пусть долго еще моря безумствует гнев!
Сидя на голой скале, взираю на берег твой грустно,
И куда не могу телом, хоть мыслью несусь.
Даже светильник, вдали на вышке мерцающий башни,
To ли приметит, а то думает видеть мой взор.
Трижды одежды свои слагал я на берег песчаный,
Трижды пытался нагой тягостный путь совершить,
Но предприятьям младым мешало тревожное море,
И затопляло пловцу бурною влагой уста.
Ты же, из лютых ветров из всех необузданный самый,
Полно со мной заводить с явною целью борьбу!
Знаешь ли, ты надо мной, Борей, не над морем яришься.
Что бы ты сделал, когда б страсти не ведал и сам?
Так, хоть и холоден ты, а все-же, злодей, отречешься ль,
Что когда-то пылал страстным к Актейке
[217] огнем?
Если б восторги сорвать летевшему кто-либо запер
Доступ в воздушный эфир, как бы помучился ты!
Сжалься, молю, и слабее волнуй ты воздух зыбучий, —
Да не велит Гиппотад
[218] злого тебе ничего!
Тщетно прошу, на моленья мои лишь глухо бормочет
И потрясаемых вод вовсе не хочет сдержать.
О, подари мне теперь, Дедал,
[219] отважные крылья,
Хоть и по близости здесь берег Икара лежит!
Будь что ни будет, стерплю, лишь только бы в воздух вздыматься
Телу, которое в глубь вод оседало не раз.