И потому Сыч сразу и беззаветно полюбил ее, эту женщину.
Полюбил сильнее Кары. Да-да, сильнее.
И он готов был отдать за нее жизнь.
Рыча, он развернулся и двинул обратно к склепу. Он не позволит Родду навредить матери. Своей родной матери.
* * *
Всего-то одна смерть способна до беспамятства опьянить молодого некроманта, только-только почувствовавшего всю мощь своего дара. А что с ним творила близость сотен, тысяч, десятков тысяч трупов?! Да он сам себя не чувствовал, он без остатка растворился в смраде гниения, он завидовал каждому падальщику, каждой мухе, которые касались трупов, ползали по трупам, а то и – о, блаженство! – рвали их на части!..
До центральной площади Моса, превратившейся в один огромный могильник, оставалось пройти всего-то полквартала, а то и меньше, и дорогу туда некромант смог бы найти с закрытыми глазами. Обходя сугробы тонжерра, в которые бредущие к площади люди проваливались чуть ли не по грудь, Траст со всех ног спешил на праздник смерти. Он позабыл уже о том, что его сопровождают Ларисса и два десятка мертвецов-охранников, у него напрочь вылетело из головы, что в Мос он прибыл на помощь другу-лешему по имени Зил. У него кружилась голова, когда он, задрав поросший рыжим волосом подбородок, смотрел на прекраснейших созданий Разведанных Территорий, кружащих в небе над площадью, – на птеров, то и дело черными валунами падающих на скопление безжизненных тел. Как же Траст хотел быть с ними, быть одним из них!..
– Что-то ты мне совсем не нравишься. На-ка, нюхни.
Траста будто кузнечным молотом ударили со всего маху по носу.
Он оступился, покачнулся, его отбросило назад. В глазах зарябило, он промычал что-то нечленораздельное, ему самому непонятное. Мотая рыжей головой, он попятился, за что-то зацепился и пребольно ударился седалищем об уличную брусчатку.
– Что это было, раздуй мои кишки?.. – наконец он выдавил из себя.
Рядом возникли три оранжевые полоски, постепенно превратившиеся в ухмыляющееся, но заметно встревоженное лицо блондинки.
– Ты как, оклемался?
– Ларисса, ты меня чуть не убила. – Он попытался подняться и не смог. Руки дрожали, ноги дрожали, все вокруг было отвратительно серым, весь мир пах речной мятой, произрастающей на берегу Кипяточки неподалеку от Щукарей. – Мазь мне сунула, да?
Она кивнула, хотя ответ и так был понятен, можно было не спрашивать, ведь от прекрасного аромата тлена не осталось и следа, а вместе с ним сгинуло и ощущение безграничного счастья, замещенное тут же чем-то вроде похмелья, наступившего наутро после неуемного употребления медовой браги. Такова жизнь: хмельная, глупая, но благодушная улыбка неизменно сменяется перекошенной опухшей рожей. А вот смерть… Она иная!