— А я старуха из лесной избушки, — шутливо подхватила она, хотя его слова перевернули ей душу.
Джой бы сказала: да он просто сумасшедший. В ее мирке человек прежде всего блюдет свои интересы, а Уильям Джонсон вызывающе отказывался думать о себе. Джой не понимала поступков, благодаря которым человек только и может быть в ладу с собой. Ничтожество, сказала бы Джой. Приживал. Зачем ты лежишь на кровати с этим неудачником? Фелисити хотелось плакать, хотелось вернуться домой, в Англию, где к неудачам относятся с большим уважением.
— Но с тех пор, как я тебя встретил, мне больше не кажется, что жизнь кончена, — сказал он. — Может быть, я сумею воскреснуть, у меня появилась надежда. “Всего один только раз в жизни. Никто этого у меня не отнимет. Почему мне пришлось ждать так долго?” Сомнения роем налетали и тут же уносились прочь. Вот они лежат рядом на кровати, касаясь друг друга, хоть и одетые, их разделяют грубая ткань его джинсов, шелк ее юбки. Ноги у нее по-прежнему стройные и красивые, но кожа дряблая, в темных пятнах, икры оплетены сетью синих вен. Это очень важно? Что вообще важно для любви? Душа или тело?
— Я не все тебе рассказала, — вдруг призналась она, повинуясь порыву. — Только то, что хотела, чтобы ты обо мне знал.
— Я догадался. Рассказывай.
Но Чарли уже стучал в окно.
— Ее спас колокольный звон, — сказала она.
Фелисити как лежала, так и осталась лежать, плевать ей на все, пусть Чарли видит; а Уильям Джонсон взял свое пальто и ушел, сказав, что приедет завтра. Это правда, правда, правда! Ей восемьдесят три года, а она снова чувствует восторг любви, и никто у нее этот восторг не отнимет.
Мисс Фелисити соблаговолила посетить вечерний сеанс по выработке группового согласия и была очень мила с сестрой Доун.
— Как живут в “Золотой чаше”?
— Мы пьем жизнь из полной чаши! — скандировала она вместе со всеми.
Нужно ли говорить людям правду? В двадцать лет она считала, что да, нужно: то, что ты скрыла, непременно всплывет в самый неподходящий момент и все погубит. Осуждаемые обществом поступки, душевные заболевания в семье, внебрачные дети, период жизни, когда ты была вынуждена зарабатывать на хлеб проституткой, да мало ли чего еще — во всем этом лучше признаться сразу. Но сейчас, в конце жизни, прошлое ушло в такую далекую даль и, кажется, не имеет никакого отношения к настоящему. Прошлые потери, прошлые грехи потонули в водах забвения. Пусть прошлое и останется в прошлом. Она сказала Софии по телефону, что в ее годы человек заслужил право говорить правду. Смелые слова, и, может быть, два месяца назад она даже имела право их произносить, но сейчас она это право потеряла. Знакомство с Уильямом Джонсоном лишило ее всякой уверенности, она, как подросток, не знала, что следует говорить, а что — нет. Но ведь она не подросток, она прожила жизнь и если сейчас не способна здраво судить о мире, когда же ей удастся обрести эту способность? Ах, разве она была когда-то другой? Ей пятнадцать лет, у нее тайное свидание, она выходит в заснеженный, залитый луной сад — “Я знаю, что я делаю!” Ей тридцать, и она уплывает из Саутгемптона в Новый Свет — тяжелые, мокрые доски трапа, по которому она шагает, маняще тянутся наверх, огражденные перилами, чтобы вы не упали, соленый запах моря, мазута, шум двигателей, крики чаек — “Я знаю, что я делаю”.