Булгарин сделал то, на что не мог пойти Пушкин, – изжил в себе предрассудок дворянской чести. И органично вошел в новую эпоху.
Все здесь сказанное вовсе не есть реабилитация Булгарина. Он был способен и на подлость, мстителен, скандален, корыстолюбив. Но не в этом суть Булгарина как явления. Петербург новой эпохи 1830–1840-х годов немыслим без него.
КАК ЗАКАЛЯЛСЯ ДУХ
Когда в начале 1840-х годов Булгарин написал безусловный донос на журнал Краевского «Отечественные записки», обвиняя его в стремлении «возбудить жажду к переворотам и революциям», главным сотрудником и идеологом журнала был уже Белинский.
Каждая эпоха многослойна. Лермонтовская формула «герой нашего времени» справедлива лишь по отношению к определенной общественно-социальной группе. Булгарин был одним из героев последекабристской эпохи, Белинский – другим, сам Лермонтов – третьим.
«Век шествует путем своим железным», – с горечью писал в тридцатые годы Баратынский. Новые времена представлялись ему торжеством меркантильности, душевной сухости, духовной приземленности.
Это было горькое мироощущение человека, чья внутренняя цельность насмерть закрепила его в своем времени.
Между тем одна из важнейших групп нового поколения демонстрировала такую истерическую напряженность интеллектуального и любовного переживания, такие экзистенциальные борения, какие показались бы людям пушкинского круга чистым сумасшествием.
Белинский – трибун и радикал последних лет своей жизни, тот Белинский, которого, существенно упрощая, пропагандировала советская наука, менее характерен для последекабристской, послепушкинской эпохи, чем Белинский, находившийся в состоянии мучительной рефлексии на пути к этому финальному своему периоду.
Молодой Белинский, нищий разночинец, без систематического образования, неловкий, некрасивый, начал свое восхождение к славе и влиянию сороковых годов с исповедания теории любви, предложенной его другом Николаем Станкевичем, Белинским развитой и усложненной. Любовь была объявлена единственным средством возвыситься до «абсолютной жизни духа». Но дух должен был быть воплощен в конкретном образе, причем в образе женщины. Как писал один из биографов Белинского:
«Любовь была окружена ореолом чего-то таинственного, чего-то скрывающего в себе глубокую мистическую тайну природы».
Это восприятие любви, сыгравшее огромную роль в формировании личности «людей сороковых годов» (разумеется, в разных вариантах), принципиально отличалось от любовной идеологии предшествующей эпохи. Люди пушкинского, декабристского круга влюблялись, страдали, иногда гибли из-за любовных перипетий, но отнюдь не придавали своему чувству философской окраски. Интимный быт и общественная жизнь для них радикально различались. Люди сороковых годов, сложившиеся в годы тридцатые, жили в цельном мире. (С этой точки зрения стоит перечитать «Былое и думы» Герцена!)