Великий подвиг бюрократов
СМЕНА КОМАНДЫ
Разгромив инсургентов на Сенатской площади 14 декабря 1825 года и психологически подавив их сторонников, имперский Петербург вытеснил следующее поколение вольнодумцев в сферу мучительной и бешеной внутренней рефлексии, которая рано или поздно должна была привести или к меланхолии, или к политическому радикализму.
Доказав необходимость реформирования государственной и общественной жизни и вместе с тем оказавшись неспособными войти во власть и практически осуществлять свои достаточно фантастические идеи, «люди сороковых годов» уступили российскую политическую арену сверстникам-бюрократам.
Хотя из духовного и душевного кризиса 1840-х годов выросла мощная фигура, пытавшаяся затем опрокинуть все достижения разумно-прагматической бюрократии, – Лев Николаевич Толстой, но его влияние сказалось значительно позже.
Этот феномен – чисто петербургский! – бюрократия в качестве двигателя прогрессивных и по сути своей антибюрократических реформ сегодня, по вполне понятным причинам, оказался в поле внимания историков.
На конференции «Судьба либерализма в России» известный специалист по XIX веку и крупный архивист С. Мироненко говорил:
«Двигателем этих преобразований была либеральная бюрократия. ‹…› Но что это была за либеральная бюрократия? Это была либеральная бюрократия старого образца. Это была либеральная бюрократия, выросшая в недрах российского феодального общества. А должна была она разработать такие реформы, которые коренным образом изменили бы общество, и в этом обществе этой старой бюрократии не было бы места».
С. Мироненко очень точно определил внутреннее противоречие ситуации. Но не учел одного принципиального обстоятельства: своеобразия и пестроты состава этой небольшой, но энергичной группы.
Люди, которых мы можем назвать поколением реформ, концентрированная энергия которых потрясла императорский Петербург и перевернула жизнь всей России, эти люди в 1850-е годы вступили в большинстве своем в весьма зрелый возраст. Если к 1856 году, когда стало ясно, что реформ не избежать, Белинский уже умер, Лермонтов был убит, Бакунин сидел в Шлиссельбургской крепости, Герцен в Лондоне еще только начинал свою пропаганду, Чернышевский только что появился в Петербурге… В этот решающий момент «люди сороковых годов» уступили место своим ровесникам и более старшим деятелям, которые и двинули вперед великое дело.
Как некогда Булгарин, годившийся в отцы Белинскому и его друзьям, стал – параллельно с ними – человеком, обозначившим последекабристскую эпоху, так рядом с реформаторами, родившимися в середине 1810 годов, оказался пятидесятилетний Яков Иванович Ростовцев, сыгравший едва ли не ключевую роль в великом повороте.