знаки подлости проклятой,
Аннаисовы стигматы -
память боли, муки бренной,
смерти и любви нетленной.
_ _ _
В коридоре клубочком свернулся Лао. Анна присела на корточки.
– Что ты здесь делаешь, маленький? Беги к хозяйке.
– Я от бабушки ушёл, – Лао взбежал к ней на плечо, улёгся горжеткой и лизнул Анну в ухо.
– Ты очень устала? – спросил Игорь.
– От чего мне уставать? А что?
– Я подумал, тебе будет интересно посмотреть… У меня есть две картины Антона.
Она споткнулась в быстром плавном движении – вставание с одновременным поворотом и шагом – и, сразу потеряв свою змеиную пластичность, застыла, как марионетка с оборванными ниточками.
Игорь торопливо открыл дверь в свою каюту. Пододвинул женщине кресло. Ушёл в угол. Долго ждал её реакции и наконец, не в силах больше выносить её молчание и неподвижность, робко осведомился:
– Ты живая?
– Не знаю, – безучастно отозвалась Анна. – Откуда они у тебя?
– От него. Нравятся?
Она удивлённо улыбнулась. Игорь смешался, поняв нелепость вопроса.
– Вообще-то да, – после паузы задумчиво проговорила Анна. – Я ничего не понимаю в изобразительном искусстве, но, по-моему, эти вещи ценны сами по себе, а не только как… как новое знание о нём. И они сделаны не дилетантом.
– Антон делал профессионально всё, за что бы ни взялся.
– Вот-вот. Он не мог бы сказать, например: «Живопись – моя слабость», правда?
– У него вообще не было слабостей, – с воодушевлением поддержал Игорь. – Вернее, он был сильным даже в своих слабостях. То есть, он не боялся быть ни слабым, ни смешным – и поэтому никогда таким не был, понимаешь?
– Да.
– Даже когда на Фортасе он не мог идти, и я нёс его – мне не было страшно, потому что рядом был капитан.
– Аристократизм, – сформулировала Анна. – Что ты хочешь: твой капитан – властительный сеньор, под ним фундамент из дюжины поколений знатных предков. Зачем ты снимаешь?
– Тебе отдам.
– Нет-нет, я не возьму! Антонио подарил их тебе.
Игорь, прижав акварель к груди, просиял:
– Правда?!
Анна рассмеялась, вогнав его в краску.
– Игорь, милый мой, ты и так дал мне достаточно. Повесь на место. Пусть замыкают круг.
– Какой круг?
– Прежде в этой каюте жил Кайс Эбстерхилл, кормчий.
– Полаксианин? Тот, что стал гулом?
– Да, в сентябре. Когда мы расставались, он подарил мне стихи – скорее всего, единственные, какие прочёл. Кайс не жаловал беллетристику. Но они открыли ему, кто он. Для кормчего очень важно обрести себя. Без син-ро он обречён на депрессии и, как правило, на самоубийство.
– Я всё-таки не понял, почему круг.
– А-а. Это были юношеские стихи Ванора, – Анна помолчала, глядя в пол и покусывая губы. – Мне кажется, все мы, разумные, образуем круг. Мы взаимосвязаны бесконечными силовыми линиями наших полей, лучами ментальных аур, словно нервами; объединены и структурированы ими в единую вселенную разума, подобно тому, как Вселенная структурирована космическими струнами. Мы держим друг друга. Каждый – каждого, независимо оттого, знает один другого или даже не подозревает о его существовании, – она усмехнулась. – Правда, держим по-разному. Кто тянет, кто топчет.