«Ленинград, июль 1935 г.
Женушка моя!
Бедная моя, усталая мамочка!
Как я понимаю, что ты, конечно, страшно утомлена. Ну уж теперь осталось совсем немного терпеть.
Тебя, моя любимая, я очень и очень прошу напрячь последние силы и родить прекрасного младенца, сильного и в будущем хорошего человека. Вот о чем ты должна думать. У нас должен быть очень хороший ребенок».
Так писал в Москву мой отец Борис Ливанов своей жене, моей маме, накануне моего рождения. В это время он был в Ленинграде на съемках фильма «Дубровский», где играл заглавную роль.
Я появился на свет в пятницу, 19 июля 1935 года, в Москве в родильном доме имени Грауермана, прославленном рождением многих, впоследствии ставших знаменитыми, москвичей.
Рождаться я не торопился, опроверг все прогнозы наблюдавшего маму профессора Архангельского, затянув мамину беременность не на 9, а на 10 месяцев, и поэтому оказавшись младенцем весом в 4 кг 300 г и 54 сантиметров ростом.
Мама вспоминала:
«Положили меня на стол в родильном отделении. На этом столе я пролежала двое суток. Вызвали доктора Архангельского. Войдя, он спросил: «Где та, которая меня осрамила?»
Так было тяжело, что даже кричать была не в состоянии. А когда сын родился и нужно было перевести меня наверх, в палату, вдруг слышу:
— Не на чем возить наверх женщин. Лифт испортился от этого дерева.
Это Василий Иванович Качалов прислал, действительно, «дерево» белой сирени, на радость всем лежащим в палате женщинам».
Мой отец ни минуты не сомневался, что у него будет сын. А ведь средств, определяющих пол ребенка в утробе матери, в то время еще не было. Но когда мама была беременна, отец уже звал меня Алешей в честь писателя Алексея Толстого, с которым крепко дружил.
Драматург Константин Тренёв устраивал у себя званый вечер, на который в числе множества гостей были приглашены Толстой и мой отец. Толстой в это время подал во МХАТ свою новую пьесу «Чертов мост». Станиславский и Немирович-Данченко пьесу отклонили.
Толстой был страшно обижен. А тут он еще в гостях у Тренева, пьеса которого «Любовь Яровая» идет с успехом на мхатовской сцене, а его, Толстого, пьесу даже не приняли к постановке. За столом Толстой стал громко сетовать на театр и договорился до того, что, по его мнению, МХАТ кончается.
Тренев забеспокоился и попросил отца: «Боря, скажи что-нибудь Толстому, успокой его».
Отец поднялся с бокалом и стал говорить, мол, ты, Алеша, гениальный писатель, но все решают основатели театра, у коих свои художественные принципы. И вдруг Толстой, оборвав своего друга, заявил: «Здесь нет для вас никакого Алеши. Вы обращаетесь к депутату Верховного Совета, члену правления Союза писателей СССР Алексею Николаевичу Толстому».