Харама (Ферлосио) - страница 238

— Это верно, — согласился пастух. — Забавы ради хотят луну с неба достать, ну, конечно, срываются и сами падают. Будто с ума посходили, все им невтерпеж, вынь да положь, такие отчаянные, что какой уж тут порядок, суматоха одна да неразбериха.

— И мне они кажутся такими, — заметил алькарриец.

— Ну, не стоит преувеличивать, любят они всякие пикники и забавы, только и всего. В Мадриде чего не найдешь.

— Мадрид — это самое лучшее, что есть в Испании, — вмешался Кармело, подкрепив свои слова категорическим жестом.

— Самое лучшее, — не спеша сказал Лусио, — и самое худшее.

Макарио допил свое вино.

— Ладно, — сказал он, — я думаю, сегодня мы всего навидались. Кто идет домой?

— Все, — ответил пастух. — Во всяком случае, мы с ним. — И потянул за рукав алькаррийца.

— Погоди немного, — возразил тот. — Ну кто нас гонит?

— Да нет, не гонят, сказано — домой, и все тут. Завтра рано вставать. Овечки только по холодку и едят. Чуть запоздаешь их выгнать, не притронутся к траве, жарко им, хоть и голодные. Завтра в пять, сам понимаешь, немного похлебки, чашку кофе — и пошел пятки бить о камни. Ты мою жизнь знаешь. Так что идем, Лиодоро, не задерживай меня, я имею право поспать.

— Ладно, приятель, ладно! Вот допью только. Гляди, какой ты себялюбец: из-за того, что тебе рано вставать, всех спать загоняешь. Пусти, порвешь мне рубашку, чем я тогда свое грешное тело прикрою!

Тот отпустил его, и он обернулся к Маурисио:

— Сколько с меня?

— Четырнадцать стаканчиков, — посчитал в уме Маурисио, — четыре двадцать, все.

Алькарриец вынул из карманчика на поясе одно дуро.

— Ваш покорный слуга тоже уходит, — сказал Кармело.

Все четверо расплатились.

— Спокойной ночи.

— До завтра, друзья.

— Прощай, до завтра.

Остались Лусио и мужчина в белых туфлях.

— И обязательно поужинайте сегодня, обязательно, — сказал Макарио мужчине в белых туфлях.

— Там видно будет, — сухо улыбнулся тот. — Прощайте.

Четверо ушли. Наступило долгое молчание. Мужчина в белых туфлях переступал с носков на пятки, не отводя взгляда от своих ног. Маурисио облокотился на стойку, подперев щеки ладонями, и голова его походила на огромный орех. Уставился в одну точку. Лусио поднял глаза к желтому некрашеному потолку, который в середине прогибался, словно какой-то огромный живот. Из трещины торчала щепа. Ставни были выкрашены в свинцово-серый цвет. Ножки столов выглядели слишком тонкими под толстыми мраморными досками. Полки, уставленные бутылками, казалось, вот-вот обрушатся на Маурисио. Вокруг лампочки вились маленькие темные мотыльки. За дверью в лунном свете виднелась полуразвалившаяся труба старой фабрики в Сан-Фернандо. На литографиях ничего нельзя было разобрать, потому что при электрическом свете они отсвечивали. Узкий дверной проем позволял видеть толщину глинобитных степ.