Пока Уолт рассказывал о своих подвигах в Чикаго, Джим жевал пирожок, но доесть его он не смог, швырнул на тарелку и пошел к двери. На улице дул легкий ветерок. Он решил пройтись немножко, но почувствовал, что не в силах. Он повернул к бараку, который встретил его тяжелой духотой. Раздевшись, он лег прямо на одеяло. Пот сбегал по бокам щекочущими струйками. Назойливо лезущий в уши свист заставил его открыть глаза: Уолт надевал перед зеркалом чистую рубашку.
— Пошли? Чем тут париться, выпили бы холодненького пива!
— Ну тебя к черту вместе с твоим пивом! И этой девкой! — крикнул Джим и сразу осекся. Что сейчас сделает Уолт? Ударит его, наверное. Но тот только поглядел на него внимательно, тихо покачал головой и вышел. Джим снова закрыл глаза…
Первый его день на стройке. Лопаются волдыри на ладонях, солнце прибивает тело к земле. Уолт показывает, как носить бревна, чтобы не болели плечи. И каждый раз, как Джим наклоняется, боль пронзает поясницу, раздирает тело. А Уолт знай себе копает как заведенный. Смеется он над ним, что ли? Бар, куда они пошли вечером… неужели он в самом деле существует? Солнце молотит по спине огненными кулаками, жара и яма, Уолт, глина — все застилает серой пеленой, и над всем грозно высится плотина.
Удар молота по куску рельса вырвал его из сна. Он спустил ноги с койки, такой же измученный, как и вчера. Неужели он когда-нибудь проснется не от этого лязгающего грома, который вдребезги разбивает его оцепенение и швыряет его в мучительный день, перед которым он беззащитен?
После завтрака, не в силах пойти купить пару бутербродов, чтобы взять с собой, Джим уселся на крылечке барака, где была столовая. Дотащится он сюда в полдень или нет? Из двери вышел Уолт, похлопал Джима по плечу.
— Ну как, отдохнул маленько?
Голос его звучал невыносимо громко.
— Не сказал бы.
Ему показалось, что Уолт насмехается над ним на виду у всех. Ну и плевать, ему все равно, он слишком устал.
— Пора двигаться. А то папаша Мак прижмет нас к концу недели.
Джим поднялся, пошел за Уолтом, с трудом переставляя ноги в задубевших от пота джинсах.
Перед ним стоял десятник.
— Ты, Уолт, и ты, парень, ступайте в яму, что вчера рыли. Я скоро подойду к вам и покажу, до какой глубины копать.
Запомнит он когда-нибудь его имя или нет? Джим вытащил из ящика лопату и поволок к яме. Ломовая лошадь он ему или человек? Солнце еще не поднялось над плотиной, и котлован был залит глубокой тенью. Огромная мертвая плоскость стены была серая, прохладная, даже как будто мягкая на ощупь, но к полудню, он знал, она раскалится как печь. Холодная стена сейчас еще больше напоминала ему могильную плиту. Он подошел к краю ямы. Когда он спустился на дно, Уолт уже работал как заведенный. Ладони у Джима почти зажили, и через несколько минут тяжесть в теле исчезла. Жара еще не просочилась в яму, поясница не болела, но долго копившаяся усталость мешала двигаться, словно он находился под водой.