«Ваш вес и ваша судьба».
Неожиданно на глазах девушки, остановившейся около зеркала уличных весов, выступили слезы. Она расстегнула верхнюю пуговицу плаща, чтобы поправить шарф, открыв золотой крестик на шее. Они были теперь одни на набережной, если не считать нескольких стариков, кормивших внизу уток, и отца с сыном и игрушечной яхтой, да и те стояли к ним спиной. Пустой трамвай, миновав черту города, прогромыхал у конечной остановки, и мужчина, который пытался разжечь трубку, вдруг обнял девушку и нежно поцеловал ее, прижавшись лицом к ее щеке.
Спускаясь к лагуне, они опять прошли мимо мальчика с лодкой и его отца. Теперь они снова улыбались. Они старались улыбаться и когда ели в кафе жесткое мясо. И они все еще улыбались, когда шли вдоль стройных камышей, где белобровый дрозд делал вид, что он вовсе не собирается вить гнездо. Подобно всем птицам в этих краях, он чувствовал свое превосходство перед человеком, ибо он сам был себе таможенником и мог пересекать границу без визы.
На противоположном берегу «Затерянной лагуны» тянулись заросли драконника; от его свернутых в трубку листьев исходил острый пряный запах. Парк, окруженный морем, был очень красив и, как многие парки на северо-западном побережье Тихого океана, благоразумно сохранялся в первозданной девственности. Но несмотря на его необычную красоту, его можно было бы принять за американский, если б не Union Jack[5], развевающийся над павильоном, и если бы не отряд королевских полицейских, величественно восседавших на подушках «шевроле», мчащегося по извилистой горной дороге с многочисленными туннелями и объездами.
В садах уже были расстелены белые покрывала подснежников, и кое-где попадались шафраны с поднятыми нежными чашечками. Мужчина и девушка, казалось, погрузились в свои мысли, вдыхая бьющий им в лицо ветер, который развевал, как знамя, шарф девушки и трепал густые светлые волосы мужчины.
Они подошли к центру города, откуда несся истошный лай уличных репродукторов. Узкие улицы были зажаты между покосившимися разноэтажными небоскребами с кусками железа и даже обломками разбитого самолета на крыше одного из них. Были здесь и допотопное здание биржы, и современные, даже днем наполненные мертвенным светом пивные, напоминавшие гигантские общественные уборные с зелеными лампами, и чайные, где вашу судьбу могла предсказать родственница Максимилиана[6], и фабрики фетишей, и лавки, торговавшие превосходным шотландским твидом, и опиумные притоны, запрятанные в подвалах. Тут были и кинотеатры с пылающими рекламами, и современные жилые дома, и прочие бездушные чудища, в чьих стенах, быть может, шла благородная, но невидимая борьба, где создавались произведения литературы, искусства и музыки, где горела лампа ученого и валялась отвергнутая рукопись или где царили неописуемая нищета и упадок. Между увеселительными заведениями кое-где попадались увитые плющом уютные старые домики, которые, казалось, на коленях оплакивали свою судьбу, и унылые больницы, и мрачные каменные здания банков, казавшиеся особенно несокрушимыми в это утро. А дальше за черно-белыми уличными часами, остановившимися на цифре «3», виднелись карликовые шпили домов с решетками на затемненных круглых окнах, закопченные луковицы куполов и даже островерхая крыша китайской пагоды, и все это было так угрюмо, зловеще и безотрадно, что, если б не несколько церквушек, вы бы решили, что попали в ад.