Куда в тот час деться из захлестнувшей горло Москвы, ты не знал и, впервые почувствовав тянущие книзу цепи великого города, тихо взвыл.
Однако выхода не было: надо было или ехать к себе на съемную квартиру, или звонить Красаве, а дозвонившись и обнаружив у нее на голове лыжную, ненужную осенью шапочку, эту шапочку содрать и выкинуть в окно, а потом выбить из ушей Красавы дольки чеснока и повалиться вместе с ней на кровать, которая до сих пор от таких падений почему-то не треснула пополам…
Но у Красавы все вышло по-иному.
Сперва она напевала что-то оперное, потом забарабанила стихами.
От тесноты сердца, от узости осенних квартир и улиц ты стал кричать.
Тогда высокорослая Красава расплакалась. А перестав плакать, разделась и вызывающе повернулась к тебе спиной. Схватив гитару за гриф, ты нежно огрел Красаву пониже спины. Звук вышел томяще слабый, сонно-звонкий, не умолкающий.
Красава рассмеялась, повернулась к тебе лицом, ядовито спросила:
– Музыку для шлепков и соло-гитары сочинять на мне сегодня будешь?
Последняя надежда осени, желтоокая Красава явно над тобой издевалась! А это означало, что и ночью она скорей всего станет выкаблучиваться и в самый неподходящий момент заговорит о пустяках, а потом словно бы случайно начнет мять свои кругло-лунные груди, ненавязчиво давая знать, что ты это в нужный момент сделать забыл…
Ты еще раз звонко шлепнул гитарой по великолепному заду и, сделав три или четыре глотка из раскупоренной бутылки «Киндзмараули», выскочил на улицу.
Звон тела, соприкоснувшегося с благородным деревом, долго волновал воображение. А затем в ум вошло нечто совсем иное: чего тесниться в московских квартирах? Чего повторять смятенную и прекрасную, но все ж таки чужую музыку? Нельзя ли резко разорвать осеннее пространство, заставить его зазвучать по-иному? Пустить по этому пространству живых, а не песенных лошадей?
* * *
Снова явился хор поэтов. Поэты сыграли на лирах. Подождали оваций. Оваций не было. Уходя, хор смеялся и квакал.
* * *
Через час с Колей-дипломатиком и Ваней Перцем катили в село Успенское, на Московский конный завод номер один. Время дрожащими черными пальцами тянулось к одиннадцати. Дипломатик вертел руль уверенно, но сам отчаянно трусил.
– Мне завтра к девяти в МИД, а я тут с вами прыгаю по ухабам. Как жаба, ей-бо… Довезу – и назад!
– Ладно, крути баранку, там видно будет.
По дороге очень высокий, тонкорукий и длинноногий, а потому в машине в три погибели сгибающийся – дипломатик ругал массовую культуру и ставил нам в пример композитора Эдисона Денисова.