Джонатан Бэрли шевельнулся.
– Вчера за ужином вы упоминали о двойственности русского характера. Что именно вы имели в виду, сэр?
– Попробую объяснить, – оживился Павел Антонович. – Дело в том, дорогой сэр, что у русского характера есть две стороны, и люди, которые не дали себе труда вникнуть в предмет, на этом основании часто упрекают нас в двуличии. В обычной жизни, когда на горизонте нет никаких угроз, русский человек, если можно так выразиться, расслабляется. Вы видите добродушного, беспечного, частенько ленивого мужичка, который довольствуется малым, если судьба не предоставляет ему большего, – но если предоставляет, он не успокоится, пока не исчерпает все ее блага. Эту русскую черту можно хорошо видеть на примере наших людей, которые неожиданно разбогатели и пускаются во все тяжкие, – пояснил Снегирев. – Умение довольствоваться малым, о котором я говорю, некоторые путают со смирением, с какой-то особой русской терпеливостью и прочим. Я же полагаю, это одна из сторон совсем другого качества – внутренней свободы, которая у русских не связана с материальным благосостоянием, с государственным строем и вообще ни с какими внешними признаками. Свобода, о которой я говорю, – еще очень мало изученный предмет. Во всяком случае, это не свобода по типу «плевать я хотел на всех остальных людей», а свобода в стиле «моя душа – моя крепость», если можно так выразиться. У разных людей она будет выражаться по-разному. Один может дойти до стремления стать юродивым, другой ограничится тем, что будет уделять внешнему миру лишь столько внимания, сколько необходимо. При этом со стороны будет казаться, что он полностью включен в деятельность, которая от него требуется обстоятельствами, и ни о чем другом даже не помышляет. Внутренняя свобода, о которой я говорю, порой требует и внешнего соответствия; так вот, когда русский попадает на бескрайний простор, где от горизонта до горизонта – леса, луга, поля, река, он чувствует, что это его, русское, родное, близкое его душе и в то же время близкое всем русским вообще…
Джонатан Бэрли откашлялся.
– Свобода внутри себя – это, конечно, весьма интересный предмет, – осторожно заметил он, – хоть он и вызовет немало споров… Но мы, кажется, начали говорить о том, что у русского характера есть две стороны. Какая же вторая?
– Ах да, – Снегирев слегка поморщился. – Когда кто-то видит русского в условиях мирной жизни – безалаберного, беспечного, где-то даже чрезмерно доверчивого, – посторонний наблюдатель начинает думать, что стоящий перед ним человек слаб и не представляет из себя ничего особенного, а значит, с ним легко будет справиться. Но все дело в том, что русский в условиях мира и русский в условиях войны – это два совершенно разных человека. На войне русский становится совсем другим. Если он решил сражаться, он будет сражаться до конца, жестоко, не щадя ни себя, ни тем более врага – потому что история предыдущих поколений научила его: с врагами договариваться бесполезно, их можно только уничтожать. Если врагу нанесен существенный урон, то даже поражение у нас перестает считаться таковым, и самый яркий пример – то же самое Бородино…