Последние две обрабатывали (втайне друг от друга) знаменитую гетеру Анаксагору, дабы та в грядущую ночь полнолуния, услаждая адмирала, раз делила с оным яблоко кафира, почти полностью отравленное, чем бы вверг ла выдающегося человека в бедственное положение.
В конечном счета двоица на сцене вовсе разругалась; что и говорить, вели они себя довольно неприлично, обойдясь, однако, без битья майолики, в отличие от того, что происходит в дюжинном кино. Довольно быстро собирались любопытные.
Тем временем орлиное крыло, привычное к высоким слоям атмосферы, будоражило скалу, одну из главных составляющих сего внушительного образца рельефа.
Возник пожарник. Я решил, что он сейчас вмешается и скандалистов усмирит, что с помощью уместно применяемых предписанных уставом средств победитель Агамемнона им будет принужден вести себя учтивее. Но, поразмыслив, понял, что он вылез по ошибке — был, наверно, привлечен кружащимся магнитным полем некоторых танцовщиц, кои казалось, силились избавиться от неудобных туфель, делая попытки скинуть их то в нашу сторону, то близ себя.
То был не персонаж шедевра, а взаправдашний пожарник, для того чтоб погасить огонь, случись в этих стенах пожар, — сейчас в театрах предусматривают все. Жаркое в городе — лишь исключение, подтверждающее правило; впрочем, роль пожарников обычно сводится к тому, чтобы усердно и организованно сдерживать толпу спасателей-любителей.
Тем временем электрики сменили освещение на ярко-апельсиновое и лимонно-желтое, так как — по сведениям, полученным и согласованным в узком кругу, — вслед за рассветом воцарился день. Они преследовали отражателями адмирала с фараоншею, круживших по подмосткам с воплями, и, ежели случалось промахнуться, украшали нимбами и вспышками пожарника.
Сбежалась уже целая толпа. Нетрудно было отличить по характерным одеяниям из набивного полотна в ней рыбарей и лучников, префектов, пехотинцев со щитами, прорицателей, ассиро-вавилонских мельников, римских легионеров, кормчих и творцов самосских ваз, мавританских лоцманов и хиромантов из Кирены, претора со свитой из трех лиц, глашатаев и фарисе ев, зубодеров, токарей, вытачивающих для стульев ножки, отставных сарданапаловых министров и иных, чья нравственность была неоспорима, — уж во всяком случае, носителей месопотамской доброй воли или основателей классической культуры, чему были свидетельством многообразные покрои их одежд.
И все они пришли враз в исступление и стали ушераздирающими унисонами сопровождать созвучия этой двоицы: горланили что было сил напыщеннейшие экстравагантности, наинесусветнейшие нелепицы, не двигаясь, не глядя друг на друга, красные, распухшие, со вздувшимися венами на шеях, со сновавшими, как лифт, отростками височной кости, сложив руки и как будто бы не обращаясь ни к кому и никуда, как будто бы для них была совсем не обязательна какая-либо связь с реальным положением вещей. Каждое лицо — маска безумия — изливало голос, сколько его было, в резервуар абсурда.