– Я имею в виду – при вашей работе в Лондоне, при всем том, что вам там надо делать. Разве вы не ощущаете здесь какой-то пустоты без этого?
– Пустоты?
Деншер вспомнил, что Кейт считала – Милли способна сама предложить ему вступить с нею в брак, и подумал, не может ли это оказаться естественным подходом к подобному разговору. Случись такое, это привело бы его в полнейшее замешательство, и тончайшая нотка беспокойства, видимо, прозвучала в его неопределенном ответе:
– Ну, знаете…!
– Я задаю слишком много вопросов? – И она сама решила это для себя прежде, чем он запротестовал. – Вы остаетесь потому, что вам надо было остаться.
Деншер ухватился за эту фразу:
– Я остаюсь потому, что мне нужно было остаться.
И, произнося это, он не мог бы сказать, означали ли его слова, что он лоялен Кейт, или нет. В каком-то смысле это ее выдавало, выказывая самый кончик уголка ее плана. Впрочем, Милли, на его взгляд, приняла это как простое изъявление правды о нем самом. А он ждал, пока выяснится, о чем говорила ей Кейт, – ждал разрешения с Ланкастер-Гейт подойти ближе. Сохранить дружбу и с самой тетушкой, и с ее племянницей можно было, лишь не сделав ни шагу без их разрешения. Все это Деншер вычитал в том, как Милли восприняла характер его ответа; из-за этого он почувствовал, что будто бы солгал, и ему пришлось подумать о том, как бы это исправить. И тут же придумал вот что:
– А разве не достаточно, какими бы ни были всякие другие сложности, если человек в конечном счете остается ради вас?
– О, об этом вам судить.
К этому моменту он уже поднялся на ноги, чтобы попрощаться, и, кроме того, наконец почувствовал сильное беспокойство. Упомянутое высказывание само по себе не было нелояльным по отношению к Кейт – таким был весь тон достигнутого согласия. Так что в самой его лояльности был просто другой вид лжи – лжи, заключенной в неискреннем признании мотива. Он, Деншер, остался в столь малой степени «ради» Милли, что практически можно было бы сказать – он остался «никак не ради» нее. Тем не менее он этого не понял и, в конце концов, слава Небесам, его это не заботило. Единственное, что ему оставалось теперь сказать, могло либо улучшить, либо ухудшить положение.
– Ну что же, раз я не уезжаю, вы обе можете полагать, что я и правда сужу!
Уйдя от Милли, Деншер не пошел домой – ему не хотелось; вместо этого он шагал по знакомым узким улочкам, по своим campi с готическими арками, к небольшому и сравнительно малолюдному кафе, где уже не раз находил удовольствие подкрепиться и отдохнуть в относительном покое, а вместе с этим обрести решения, опять сводившиеся в основном к приятной нерешительности. Неумолимым фактом было то, что ожидавшие его сегодня нерешенности, пока он сидел вот так, откинувшись на бархатной скамье и опираясь затылком о расписанное цветами зеркало, глядя не далее, как на дымок собственного табака, вероятно, виделись ему чуть менее нерешенными, чем обычно. Так получилось не потому, что, прежде чем встать и уйти, он увидел путь к тому поступку, который ему нужно было совершить, а просто потому, что приятие его позиции стало острее осознаваться им благодаря пониманию того, с чем ему только что пришлось справляться. Когда во дворце, полчаса тому назад, он, на глазах у Милли, резко изменил свое отношение к проблеме, внутренне ощущаемой как вовсе нерешаемая, изменил сразу и бесповоротно, он поступил так в силу того, что вдруг увидел гораздо дальше, увидел, как ничтожно мало значат любые невозможности, а вернее, и вовсе