Он гнался молча, он догонял, а я проскочила мимо двери, ведущей в прихожую, и неслась по дуге, не понимая, где скрыться.
По всему цирку вдруг пролетел крик:
— Спасите, горим!
Я споткнулась и упала. Смерть казалась неминуемой — не от ножа, так в огне. Я зажмурилась, железные руки схватили меня. Тут прямо у меня над ухом закричал мужчина, а меня потащили по полу, я за что-то зацепилась ногой, забилась среди каких-то палок, словно угодив в клетку.
И вдруг я услышала русскую речь!
— Ну, ваша милость, крепко вы его благословили!
— Ключицу ему сломал наверняка. Надо отсюда выбираться, Гаврюша. Слышал — цирк загорелся.
— Подождем малость. Первым делом кинутся лошадей выводить. А пока все будут на конюшне толочься, мы через двери уйдем.
— И то верно. Эй, сударыня, — это относилось ко мне. — Фрейлен! Очнитесь! Гаврюша, утешь ее как-нибудь по-немецки, я не умею…
— Не надо, — сказала я. — Не трогайте меня… оставьте…
И разрыдалась самым нелепым образом.
Никогда я так не плакала. Я словно прощалась с жизнью, жизнью куда более отрадной, чем моя; словно расставалась с солнечным светом, чтобы ждать смерти в черном подземелье, в безнадежном одиночестве. Я захлебывалась рыданиями и не могла остановиться.
Эти двое, что затащили меня в темное помещение, меж тем тихонько переговаривались.
— Ну, Гаврюша, из огня да в полымя, — сказал тот, что постарше. — Что делать будем?
— А я почем знаю? Вашей милости угодно было девку сюда взять… вы уж и утешайте!
— Да какой из меня утешитель, в мои-то годы!
Я их слышала и хотела возразить, что более в них не нуждаюсь, что сейчас уйду, и они меня никогда больше не увидят. Но слезы текли и текли, как будто я вознамерилась истратить десятилетний их запас. Было безмерно жаль себя за то, что я осталась жить на белом свете…
— Сударыня, подымайтесь, — сказал старший из мужчин. — Надобно выбираться отсюда.
— Нет, — ответила я. — Нет…
— Хотите сгореть вместе с цирком?
— Гаврюша, как быть?
— Дедушка мой покойный знал одно средство, — отвечал Гаврюша. — Зовется оно хорошая оплеуха. И Яков Агафонович бы это средство одобрил.
— Да ну тебя! Сроду ни одну женщину не ударил и не собираюсь.
— Ну так оставьте ее здесь, а сами пойдем. Надоест ей выть — вылезет, никуда не денется.
— Но у нее тут враг, который ее караулит.
— А вам надо племянника выручать. При пожаре всегда суматоха, тут-то мы его и сграбастаем.
— Точно… Да ведь и даму бросать нельзя.
— Да какая она дама! Приличные дамы сейчас дома спят. А если ночью по цирку шастает — так не хочу рот поганить дурным словом…
— Оставьте меня, — пробормотала я, — ступайте…