На улицах стояли взволнованные кучки обывателей. Лавки, осажденные толпой, бойко торговали. Керосиновые лампы и подсвечники раскупались, как никогда. По всем направлениям мчались извозчики, нахлестывая лошадей, развозя хозяек с кульками, спешивших домой до наступления сумерек. Эта тревога придавала городу необычайный вид.
Вечером явился Капитон.
— Электричество есть на улицах? — спросила его кумушка.
— Есть пока… Возвращаться буду, может, впотьмах…
— Господи! До чего мы дожили с вами?
— Да-да-с… Дела, сестрица, не хвали…
— У меня, представьте, воды нет Лизаньке на ванну!..
— Чего там вода!.. Головы бы нам свои уберечь!.. Слухи такие идут… Вы Андрею скажите, чтоб поменьше шлялся… Говорят, интеллигенцию избивать собираются…
Катерина Федоровна пошатнулась и села.
— Кто?!
— Я нарочно приехал предупредить… И детей на улицу не выпускайте… Я Серафиме пригрозил, что на замок ее запру, коли побежит к портнихе…
— Да кто же это?.. Кто собирается?..
— Черная сотня…
Катерина Федоровна задрожала. Эти слова были ей не совсем понятны, и оттого еще страшнее.
— Вы, сестрица, понаблюдайте за Андреем-то… Чтоб он сдуру в дружинники не записался… От него все станется!..
— Какие дружинники?
Капитон объяснил.
— У нас молодежь-приказчики все записались… Разве их удержишь?
— Как это!.. Он будет рисковать собой! Уходить из дома, охранять других? А своих бросить на произвол судьбы?!
— То-то и оно-то… Палка о двух концах. И маменька за него страх как боится! Здесь надо каждому теперь дома сидеть да семейство свое оберегать… Я и Николая приструнил, чтоб он никуда эту неделю не таскался… — Уезжая, он показал ей заряженный револьвер. — Без него теперь никуда ни шагу!.. Потому — всюду оборванцы… Нахальные стали… Уж не просят, а требуют… Вчера один кулак мне показал… А вы, няня, на запоре живите… день и ночь… И на цепочке… Эх, крюк у вас какой плохой!.. Я вчера купил новый…
Катерина Федоровна не спала всю ночь. Муж вернулся в два. Она отперла ему сама.
— Да побойся ты Бога, Андрей! Где ты пропадаешь в такие дни?
— Я с револьвером, Катя, не бойся!..
Она разрыдалась. Он должен был ей поклясться, что не запишется в дружинники.
На другой день, в первом часу, Тобольцев внезапно, в пальто и с шапкой в руках, вошел в комнату матери.
— Что такое? Почему ты не в банке?
Он был бледен. Глаза его точно больше стали, и блеск их поразил ее.
— Маменька! Все учреждения закрыты…
— Да почему? Что такое?
— Это революция, маменька! Это — общая забастовка[256]… Эти дни отметит история. Обыватель поднялся, обыватель бастует… Мелкий чиновник, затравленный нуждою отец семейства, всю жизнь молчавший, всю жизнь глотавший унижения и таивший на дне души обиду, — это он сейчас встал во весь рост и крикнул: «Довольно!» Маменька, это бунтуют не революционеры, а «униженные и оскорбленные». Пойдемте на улицу! Не бойтесь! Никто нас не тронет. Посмотрите, что делается на бульварах! Какие лица, маменька! Пойдемте! Такие дни не повторяются… Вы пожалеете, если утратите этот миг!