Иногда в мастерскую нагрянывала ревизия, и строгой, с кукишем на затылке, в тёплой вязаной кофте бухгалтерше я честно предъявляла скрюченные опустошённые тюбики, стёртые кисти и акварельные эскизы. На самом деле планшеты я разрисовывала малярными и дешёвыми, из железных банок, красками, а для эскизов годилась акварель из набора для школьника, за двадцать копеек. Товар из салона шёл на собственные творческие эксперименты. То есть, выражаясь процессуальным языком, совершался подлог и хищение государственной собственности. Так поступали все, и без мелких производственных краж было не выжить.
Да и не кражи это были, а так, мелкие хитрости. Ну как можно было матери–одиночке–художнице выделить из девяносторублёвой зарплаты (двенадцать рублей за садик, семнадцать за комнату в общежитии, комсомольские взносы, опустошающая сентябрьская подписка на газеты по принуждению, журналы «Юность», «Искусство», «Декоративное Искусство» для души) ещё и на кисти, и краски, когда, чтобы купить сыну шубку для долгой, холодной зимы, я продала уже ненужное обручальное колечко золотозубой цыганке?
Информация о выставках была исключительно классовой, то есть в местной газете не публиковалась. Листочек с объявлением о теме выставки — «Город строится», или «Комсомол — партия молодёжи», небрежно написанный от руки, за день до комиссии вывешивался в холле здания художественных мастерских. Телефона у меня не было, и в целях получения бесценной информации я завела знакомства среди избранников задорского парнаса, переодически появляясь в мастерских, якобы проконсультироваться по поводу выполнения макета или росписи, a сама жадным взглядом обшаривала доску объявлений.
Прости, прости меня, милый город, оставленный в зыбком тумане прошлого, приют странников, художников и беспокойных птиц! Прости, что дала тебе глупое имя Задорск, безликое и фальшиво–радостное. Отныне в прорывах моей памяти ты будешь фигурировать, как электронный файл, как кодовoe, ничего не говорящее о действительной твоей сущности, слово.
Так до смерти влюблённый человек, проговорившись нечаянно в компании о своей любви, вдруг прячется, смущённый, и замолкает. Ему кажется, что сообщить равнодушным или любопытным насмешникам имя любимой — это пошлость и предательство. Произнесённое, оно утрачивает свой сокровенный, тайный смысл, теряет очарование и магию, явив свету жёсткое сочетание букв, бессмысслицу и тарабанщину — Галя, Ира или Саша. Какая к чёрту Галя?.. Воображение тут же рисует какую–то неказистую Галю. Mожет, это чернявая, носатая девушка–подросток, а может, приземистая, приукрашенная твидовым пиджаком и кровавой помадой матрона, c пьющим мужем и сопливыми детьми…