Наша квартира находится рядом с квартирой, в которой живёт многочисленная семья «супера» — так в Америке называют человека, ответственного за порядок в доме, дворника–сантехника домоуправления в одном лице. Почему–то в этом месте вниз, в холл ведут четыре ступени. В семье супера прибавление: год назад его сын женился, и молодые быстренько обзавелись дочкой. Как Олег ни старается спустить вниз конструкцию потише, грохот стоит на весь подъезд. В утренние часы, когда весь дом спит, каждый звук усиливается эхом. Девочка просыпается и плачет. Вначале из квартиры на шум выскакивала раздражённая мама или бабушка, посмотреть что происходит. Мы мило улыбались и здоровались. Сказать нам вроде бы и нечего — не специально же шумим, и бдительные «суперши», проклиная нас, очевидно, на все лады, больше не показываются.
Улица практически пуста. Все спят. Может только встретиться пожилая китайская пара, спешащая в парк делать упражнения.
По широкой Бей Парквей ветер гонит мусор — пустые полиэтиленовые пакеты, окурки, стаканчики. Возле столбов и углов дома, в траве или на тротуарах лежат маленькие бутылки из–под водки или виски. Магазины закрыты жалюзи — ещё очень рано. Только из круглосуточно открытых арабских минисупермаркетов омерзительно воняет пережаренным беконом.
В метро Олег платит за мой проезд — проводит карточкой в аппарате и провёртывает вертушку, я же прохожу в решётчатую железную дверь, которую открывает для меня нажатием кнопки дежурная, сидящая в будочке. Она бдительно следит, что бы мы её не обманули, то есть чтобы Олег не прошёл бесплатно. Она наблюдает, как Олег протягивает мне через прутья решётки карточку, как мы обмениваемся ритуальным «Ни пуха ни пера!», «К чёрту!» и вновь роняет лицо в сложенные ладони.
Я осторожно продвигаюсь по всем двадцати ступеням, ощущая рёбрами каждый толчок. Спускаю одно колесо тележки, разворачивая её боком, потом второе. Грохот всё равно стоит невообразимый — «бум, бум, бум…»
Стоящие внизу на платформе люди поднимают головы и наблюдают за спуском. Мне приходится сильно наклоняться, кровь ударяет в голову, и внизу я уже красная и вспотевшая. Не обращая ни на кого внимания, привожу себя в порядок. В вагоне все меня рассматривают — изучают содержимое тележки, понимают, что я художница, и тогда отводят глаза. Hа таких тележках возят своё добро бездомные. Надеюсь, что на бездомную я не похожа.
В город, как тут называют Манхеттен, в этот час и день недели едут в основном китайцы и латиноамериканцы. Bce китайцы выйдут на Канал стрит. Там, в Чайна — Таунe, сосредоточена вся их деловая, торговая и культурная жизнь. Латиносы потихоньку рассеиваются. B основном они работают в рано открывающихся ресторанчиках грузчиками, мойщиками посуды и поварами. В вагоне можно встретить русских женщин. это скорее всего социальные работники или, как говорят здесь, «хоум эттэнданты», и едут они к своим пациенткам, больным старухам. Готовые к безрадостному труду, женщины сосредоточенно погружены в мятые книжки в ярких обложках, с изображениями целующихся парочек, скачущих лошадей и алых парусов.