— Ну, спасибо.
— А тебе — начхать?
— Да.
— Ненавижу тебя! Козёл! — она сунула ему кулак в рёбра, — Давай, показывай, пока не обиделась на тебя совсем!
А потом — отстранилась, выпрямилась, прищурившись от своей догадки, глядя на Михаила подозрительно:
— А, ведь ты — врёшь! Если бы тебе было параллельно — не спрашивал бы, сколько половых связей.
— Вру.
— Не честно! Мне врать — нельзя, а ты — врёшь! — она даже задохнулась от возмущения, встала на пол.
— А я тебе обещал равноправия? — равнодушно пожал плечами Егерь, — Нет. У нас есть муж, а есть жена. Я тебе могу дать только своё сердце. Моё тело, мои руки, мой разум и душа — принадлежат не мне. Как и моя жизнь. Ни о какой честности — речи не было. И вообще, старлей, старшим по званию — не перечат!
— Речи вообще ни о чём не было. Как дикарь какой — пришёл, увидел, поимел. Теперь ещё званием своим тыкает. В суд на тебя подам! За принуждение к сожительству с использованием служебного положения! — она, вроде, и ругалась на него, но ходила голая по комнате, разбирая имеющийся после обыска бардак.
— Плевать, если я заболею, я сам себе поставить банки сумею, — пропел Миша. То, что он — молчун, не значит, что петь не умеет. Умеет. Любит песни, музыка — всегда сопровождает его. Он всегда напевает про себя. И только в исключительных случаях — вслух.
— Что? — обернулась Маша.
— Лишь бы ты ходила голая рядом, — пропел Миша.
— Ой! — Маша схватила халат, прикрылась. Миша засмеялся, Маша — подхватила, тоже залилась смехом, очаровательным — для Миши.
— Я тебя — совсем не стесняюсь. Я даже когда одна — всегда одета. А с тобой — я — не я.
— Всё измениться, Валькирия моя! Не могу обещать, что к лучшему, но скучно не будет. Оставь ты это! Скоро Лидия Михайловна придёт и разберёт. Иди сюда.
— Лидия Михайловна? — спросила Маша, прижимаясь к Мише.
— Горничная. А ты думаешь, что этот ангар, по ошибке называемый квартирой — мать убирает?
— Думала — да. Или ты.
— Я тут несколько лет не был. Отец — тоже налётами. Пару раз в год. Мать — только, когда отец должен прилететь.
— Вот как? И эти хоромы — пустуют?
— Это не хоромы. Это — квартира. Ведомственная. Тут всюду номера инвентарные. Как в гостинице. Как кто из наших бывает в Москве — тут останавливается. Все мои братья и сёстры. Да — сёстры! Надо поискать, может, тебе, что из их вещей подойдёт?
— И много у тебя сестёр? — с ревностью, удивившей Мишу, спросила Маша.
— Много, — рассмеялся Миша, — уже тысячи. И братьев. И все — разные. И отец, и мать — Войной искалечены. Детей у них быть не может. Мать во время Войны стала начальником сиротского приюта, а отец начал всех её воспитанников — усыновлять. И удочерять. Медвежата — не слышала?