— За последние двадцать лет у нас было восемнадцать опустошительных тайфунов. Наша природа почти так же, жестока, как война. — Говорят это с улыбками, словно о свадьбе.
Всюду, куда бы я ни повернулась, я натыкаюсь на одни улыбки. Они вокруг меня, как стена. Уж не ограждена ли я этой стеной от настоящего Вьетнама? Не замурована ли я в них? Ну, улыбки, стена, а что за ней? Должно же там что-то быть.
Постель мне приготовили в каменной нише. Предупредили: как только услышу самолет, бежать в глубину пещеры. Ушли.
Меня охватывает пещерный мрак. Сколько эр и эпох прошло для того, чтобы я снова очутилась в колыбели человечества!
Как легко человек мог бы жить и дышать на этой благословенной земле. Климат, пейзаж, земные плоды, обычаи и нравы — все напоено солнцем, лаской, сочностью. Наверно, в мирное время здесь живут самые счастливые люди.
Но было ли здесь мирное время?
Китайцы, французы, японцы, американцы. И восемнадцать тайфунов за последние двадцать лет.
Меня успокаивает и усыпляет самая древняя колыбельная песня: звон капель по камню. Тишина и звон. Ритм. Тишина и звон. Длинная тишина и короткий звон. Ритм, баюкавший сон пещерного человека, западавший век за веком в его подсознание. Ритм. Поэзия-ритм. Музыка-ритм. Все виды наших сложных стихотворных размеров, все эти амфибрахии, дактили, хореи и ямбы родились из капли, падающей на камень. Тишина и звон. Тишина и звон — длинная тишина и короткий звон. Ритм. Тишина. Темнота. Сон. Капля поет, разбивая себя о камень.
* * *
Точно такой же ночью, в два часа, в тростниковой хижине около Хайфона будят девочку. Она привыкла отрываться от своего сладкого сна. Думает, что опять тревога. Проворно соскакивает с дерюжки, на которой спала, и влезает в сандальки, потрепанные не от детской беготни, а от беганья в убежище.
Но на этот раз не слышно ни гуденья моторов, ни стрельбы, ни отдаленных взрывов. А между тем мать ее волнуется больше, чем при бомбежке. Торопит. Надо двигаться в путь.
— Куда едем, мама?
— Потерпи, узнаешь.
По голосу не поймешь, опечалена мать или радуется. Она ничего не берет. Да ей и нечего взять, кроме ребенка. Ей сказали, что это очень для девочки важно. Она еще не осознала до конца того, что ей сказали, но спешит, как все матери, когда дело касается судьбы детей. Братик и сестричка остаются одни. Глядят полусонные вслед тоненьким ножкам Ха, переступающим через порог. Они не знают, что мелкий стук ее шажков не вернется к родному порогу. Будут его ждать, прислушиваться, может быть, до конца жизни.
Мать наказывает спать по очереди: одному спать, другому прислушиваться.