Достаточно пары шагов вбок, в распахнутую перекошенную дверь, и даже эта призрачная преграда исчезнет. Он делает еще шаг и останавливается. А я пытаюсь не дышать, до боли в глазах всматриваясь в освещенный проход и ожидая смерти, решившей вновь вернуться за мной. Человек снаружи молчит, но он тут. Ждет ли он, что я выдам свое присутствие или хочет сыграть в какую - то свою игру? Если он убил тех двоих так легко, то я буду чем - то вроде соломинки, которую можно переломить одним движением. Время почти ощутимо, если постараться, то можно услышать, как оно стекает тягучими каплями крови. Но тот, за стеной, молчит. Молчу и я, замерев в ожидании.
Затем происходит нечто неожиданное. Он уходит. Я слышу, как он уходит, и где - то в дальнем конце сарая хлопает дверь. Возможно, что он решил, будто кроме тех двоих больше никого и не было. Я хватаюсь за новую отсрочку, любезно предоставленную мне смертью, и пытаюсь подняться на ноги.
С третьей попытки я стою на ногах, ватных и слабых, как у новорожденного жеребенка. Мне надо пройти до двери, и я надеюсь, что смогу сделать сама эти несколько шагов. Они даются мне с усилием, словно я заново учусь ходить. Но с каждым новым движением онемевшие мышцы вспоминают свои функции, и к двери я подхожу уже относительно уверенно.
Та часть, которая оставалась светлым пятном за перегородкой, действительно освещена. Покачивающаяся на тонком проводе лампочка освещает ее достаточно, чтобы я могла увидеть широкие кровавые разводы на полу. В одном месте кровь стоит лужей, в другом — она тянется полосой от волочившегося по полу тела, уходя к двери на улицу. Везде стоит этот запах смерти, свежий, еще не остывший, но мой желудок не реагирует рвотным спазмом на нее, наверно благодаря тому, что тело вообще мало на что сейчас может отзываться. Я оглядываю помещение и вижу на перевернутом ящике, служившем табуретом, багровые разводы.
Я равнодушно отворачиваюсь и, спотыкаясь, бреду к двери. Лимит моей нервной системы исчерпан, и ни удивляться, ни пугаться больше я не могу, оставаясь лишь в пузыре отстраненного созерцания. Лишь там, открыв ее, я на секунду останавливаюсь, когда выхватываю из тяжелого запаха крови и смерти один тонкий, едва заметный след. Безэмоционально запоминаю его, отложив на видное место в памяти, и выбираюсь на свободу.
Дорога оказывается совсем недалеко. Всего лишь надо пройти по проделанной машиной тропе в поле. Я машинально переставляю ноги, как робот, запрограмированный любой ценой убраться отсюда.
На подошве ног наверно нет ни одного целого кусочка кожи. И ровное покрытие дороги немного притупляет ноющую боль в стопах. Я добираюсь до середины полотна и с трудом опускаюсь на асфальт. Два варианта развития событий — либо меня переедут, либо заметят и остановятся.