Проклятое зарданское солнце слепит глаза, а пыль забивается в каждую прореху на мундире, в рот, уши, глаза. Тяжелый ранец натер плечи. До мушкета не дотронуться, ибо солнце и частая стрельба раскалили его так, что, если бы не яркий свет, он, наверное, начал бы светиться. И пороховой дым… Он просто невыносим, он раздирает глотку и жжет глаза, въедается в каждую клеточку тела, вызывает рвоту и головокружение. Пить хочется невыносимо, но каждый глоток теплой и затхлой воды — на вес золота. И как бы тебе ни хотелось опрокинуть в рот сразу всю фляжку, ты вынужден беречь воду, ибо необходимо растянуть этот запас на целый день. На очень долгий и мучительный день…
Но самое поганое — это они. Довольные собой, в чистеньких аккуратных мундирах, верхом на своих демонах-верблюдах. Палят в тебя издалека, расчетливо соблюдая дистанцию, на которой твой укороченный гренадерский мушкет для них совсем не страшен. Они быстрее тебя, кусаются больнее, и их намного больше. И ты готов зубы стереть, скрипя ими от злобы и беспомощности.
Ренки вперил свой взгляд в сидящего напротив него человека. Мысленно натянул на него поверх уже имеющегося адмиральского мундира мундир верблюжьего егеря. Ага, тот самый — новый, чистенький, весь расшитый золотом, с дорогими пуговицами из драгоценных камней, лентами и бахромой. А потом всадил ему штык в брюхо и с наслаждением провернул пару раз. Выдернул — и воткнул еще раз, прямо в горло, чтобы кровь забила фонтаном, а в стекленеющих глазах навечно застыли ужас и боль.
Человек вздрогнул и поежился.
— Чушь! — рявкнул Ренки, все еще мысленно ощущая трепет умирающего тела на своем штыке, а глазами уже выбирая новую жертву.
— Простите… Что именно вы соизволили назвать чушью? — раздраженно спросил секретарь посольства Тооредаана, которого этот возглас прервал во время зачитывания предварительного варианта договора о мире.
— Все чушь! — упрямо ответил ему Ренки. — Вы должны были включить сюда пункт о возвращении всех наших пленных!
— Но… — начал было секретарь, беспомощно оглядевшись по сторонам и ловя на себе сочувственные взгляды свои коллег, причем не только тооредаанских, но и кредонских.
— Только из моего Фааркоона за последние пять лет пропало едва ли не полтысячи человек. Какое-то количество мне — заметьте, именно мне — удалось вернуть. Но больше сотни якобы исчезли бесследно!
— Сударь, мы же вам принесли списки, которые вы соизволили потребовать неделю назад! — устало сказал кредонский адмирал. — Не мне вам объяснять про превратности войны и плена. И про то, как хрупка бывает человеческая жизнь.