В воцарившемся молчании Свобода слышала биение своего сердца и невольно прижимала его рукой, чтоб оно не колотилось так громко – ещё услышат… А напротив него горела родинка-ворон.
– У меня такая же отметина в том же месте. – Речь князя Ворона была прерывистой: должно быть, он поправлял одежду.
– Так вот почему ты пожелал стать ей «вторым отцом», – пробормотал Полута.
– На самом деле я – первый, – усмехнулся Ворон. – Я встречался с нею в снах. Мне она доверяла порывы своей юной души, ко мне обращалась за советом и помощью, ты же лишь давал ей кров и пищу. Ты не воспитывал её дух, это сделали я и Сейрам.
Тишина звенела ударами незримых клинков. Голос Полуты прохрипел, как проткнутые мехи:
– Сейрам всё знала?
– Да, она догадалась.
– Проклятая шлюха… – прошипел Полута.
Голос Ворона гневно пронзил пространство, как удар меча.
– Не смей так говорить о ней! Она была прекраснейшей из женщин, достойной восхищения.
– Была? – осёкся на миг Полута.
– Увы. И умирать она пришла ко мне. Её тело покоится в склепе под моим дворцом. Оскорблять Сейрам я никому не позволю! То, что ты вбил себе в голову насчёт неё и Смилины – бред твоей ревности. Бред, который отравил её последние годы и едва не оборвал жизнь Свободы. Чудовище – не Смилина, а ты. Ты! Так вот, советую тебе запомнить: коли с головы МОЕЙ дочери упадёт хоть волос, а из глаз – хоть слезинка, то я уничтожу тебя, Полута, не будь я князь Ворон. Я предам огню и мечу твою землю, а тебя будет ждать мучительная и медленная смерть.
Чёрной бедой веяло от этих слов, пахло гарью и кровью, могильной стужей и сталью. Выжженными полями они грозили, обезлюдевшими сёлами и разрушенными городами, и сердце Свободы стонало и хрипело, потрясённое этой безжалостной, тёмной и леденящей душу стороной человека, которого она – что толку отрицать? – всегда любила трепетнее, крепче и глубже, чем Полуту. Он никогда не представал перед нею таким, а всегда был обращён к ней своим иным, мудрым и ласковым, понимающим и добрым лицом.
– Ты грозишь мне, государь? – Из груди Полуты рвалось приглушённое рычание, сдержанное, как у пса, который встретил более крупного и сильного противника и не решается напасть, а только скалится.
– Что ты! – усмехнулся Ворон. – Я лишь советую тебе помнить о последствиях твоей… назовём её так… неразумности. Ты хорошо знаешь, кто я и что я могу. Я не сторонник ненужной жестокости, поверь, и средства я выбираю с умом. Но за Свободу я не пощажу никого.
– Ты думаешь, государь, что я отдам её тебе? – Полута сорвался на крик – исступлённо-хриплый, с «петухами». – Как бы не так! Я её растил, кормил-поил! Я и отец! И слушаться она будет меня!