Нукеры делали живой круг. Стояли они достаточно далеко, чтобы слышать, что говорил их повелитель, а говорил он следующее: «Даже ты, уродец, счастливей меня. Спишь под открытым небом, ни о чем, не заботясь, ничего не боясь. Иногда мне хочется вернуть все назад, быть просто ханом, а не ханом всех монгол. Скакать с сыном на охоте, видеть первые шаги внуков».
Хан говорил долго, а карлик думал, чем и как его убить. Оружия не было, его всегда обыскивала охрана хана, прежде впустить в юрту, или вот так как сейчас, оставить вдвоем. Нельзя было рисковать своей ненавистью.
Култуш вспомнил об аркане, сплетенном из конского волоса. Он лежал совсем рядом, только протяни руку, но слабым рукам не справиться с такой толстой шеей достаточно быстро, чтобы не подоспели нукеры.
И карлик встал, разложил аркан, сделав большой круг, спокойно уснул. А утром Чингисхан показал всем мертвую змею, что ждала своего часа на границе аркана, так шут стал его талисманом.
Он умел читать, считать, но ценил его хан за храбрость.
От ненависти, что кипела в душе шута, лицо его искажали судороги. Гости хана смеялись, и жирными, от мяса, руками кидали карлику обглоданные кости. Он ловил эти кости и кидал назад, выбирая тех, кто по той или иной причине вызывал неприязнь владыки. Теперь уже улыбался сам повелитель.
У Хана, как у простого смертного были страхи.
С возрастом наши грехи тянут нас в черные земли, и часто Култуш был свидетелем тому, что от ужаса перед смертью и расплатой в том, ином мире, владыка покоренных народов, не мог уснуть до утра.
Он заставлял шута придумывать его сны. На рассвете, когда первая капля была принесена в жертву духу земли, и все пригубили по первому глотку, жирного соленого чая, с молоком кобылицы, он рассказывал свои сны приближенным. И те ломали головы над фантазиями Култуша и Севы.
Хан боялся людей говоривших с богами: и дервишей, и русских священников. И иногда этот страх вырывался наружу, и он казнил их страшною казнью.
Через многие годы войн и побед, через нелепые страхи и убийства своих близких, друзей, повелитель полмира оказался один на один с шутом, и один на один со смертью.
В последней битве он упал с коня. И внутренности его видимо сместились, ибо сердце его стало стучать справа. Он мучился долго, сменилось пять лун. И все это время он не отпускал карлика от себя, словно желая забрать с собой. Он радовал Култуша-Севу своими страхами. — Что же ждет меня там за тьмой не возврата? Я знаю, что этот путь в никуда неизбежен. Не верю в цветущие сады и гурий. Я всего лишь хочу, чтобы меня помнили, и чтобы моя империя, собранная из кусочков, и доставшаяся моим сыновьям жила вечно. Сто по сто лет, и дальше, — мечтал Чингисхан, лежа на смертном одре. — Что ты посоветуешь? Построить самую высокую пагоду, и чтобы предо мной и мертвым преклоняли колена, или сжечь мое протухшее мясо, и бросить в желтую реку?