Не подлежитъ сомнѣнію, что, слѣдуя истинному духу марксистскаго ученія, нужно было ждать, что Россія, по степени своего промышленнаго развитія, займетъ одно изъ послѣднихъ мѣстъ среди странъ, въ которыхъ можетъ начаться примѣненіемъ марксова теорія. Лѣвые с.-р. и потомъ — большевики рѣшили иначе, стали проповѣдывать смѣлый скачокъ въ свѣтлое соціальное будущее, устроенное по маркс-энгельсовскому рецепту, взамѣнъ чего, въ дѣйствительности, получился скачокъ на дно бездонной пропасти. Сопровождалось это буквальнымъ обожествленіемъ самого Маркса, канонизированіемъ его ученія, съ возведеніемъ въ религіозную догму отдѣльныхъ положеній этого ученія. Что обожествленіе Карла Маркса было сравнительно широко распространено въ рабочихъ «верхахъ», — однимъ изъ доказательствъ можетъ послужить слѣдующій маленькій, но характерный фактъ. Мнѣ пришлось случайно ознакомиться съ перепиской, второпяхъ брошенной однимъ большевистскимъ дѣятелемъ провинціальнаго типа, въ виду приближенія добровольцевъ. Среди писемъ мнѣ бросилось въ глаза одно, авторъ котораго спрашиваетъ адресата о рядѣ общихъ знакомыхъ.
— «Какъ поживаетъ нашъ славный старичокъ. Ради Маркса сообщи мнѣ, гдѣ онъ и что съ нимъ» — буквально гласила строчка письма.
Это «ради Маркса» не было случайной остротой, опиской или ироніей, выраженіе это, явно, что называется, сорвалось съ пера пишущаго, не взвѣшивавшаго спеціально выраженій въ своемъ, носившемъ чисто дружескій характеръ, письмѣ. Обожествляя Маркса, конечно, не могли критически относиться къ его ученію, подходить къ отдѣльнымъ его положеніямъ съ желаніемъ провѣрить его на опытѣ, съ внутреннимъ правомъ оспаривать тотъ или иной тезисъ.
Между прочимъ, русскимъ рабочимъ усиленно внѣдряли примитивное раздѣленіе на «буржуазію» и «пролетаріатъ», на «владѣющіе классы» и «трудящихся». 1918—1921 гг. показали, что не существуетъ полнаго совпаденія интересовъ городскихъ рабочихъ и сельскихъ землепашцевъ. Въ деревнѣ отнюдь не благосклоннымъ окомъ глядятъ на 8-часовый рабочій день на фабрикахъ, а на заводахъ не мало клянутъ отказъ крестьянъ возить въ городъ хлѣбъ и иные продукты. Въ русскихъ условіяхъ тяга въ города и возвращеніе къ полямъ всегда носили нѣсколько своеобразный характеръ. Многіе крестьяне занимались въ городѣ отхожими промыслами, многіе рабочіе, съ своей стороны, не теряли связи съ деревней. Большевизмъ, нанеся особенно сильный ударъ городамъ, вызвалъ невиданную доселѣ тягу въ деревню фабрично-заводскихъ рабочихъ. Это не было органическое желаніе сѣсть на землю, но толкалъ въ деревню или, правильнѣе, выталкивалъ изъ города — безпощадный голодъ, невозможность добыть внѣ деревни пропитаніе. Большевизмъ, убивъ промышленность и, въ особенности, крупную, оказался безсильнымъ убить земледѣліе, въ особенности — мелкое. Жизнь пошла какъ разъ наперекоръ догмѣ.