– Я и сам, признаться, не знаю. Мало ли что говорили? Я вот что хотел спросить… Не надоело вам в пансионате работать? Все ж молодая, а вокруг одни старики.
– Нет. Не надоело, – ответила Дайнека. – Расскажите лучше про Канторовича.
– Нашего завхоза? А что про него рассказывать… Выжига![11] Своего не упустит. Вы не поверите, я отчитываюсь перед ним по бензину, и он же у меня его отливает. Сколько раз замечал: вечером полный бак, утром половина. Куда подевался? Он, Канторович…
Они съехали с шоссе к дачному поселку. Вскоре их «Волга» приблизилась к воротам отцовского дома. Квят спросил:
– Вас подождать?
– Нет, не нужно. Езжайте. Хочется побыть здесь подольше.
– Как же вы доберетесь обратно? Это ж в объезд, через Москву.
– Отец перегнал мою машину сюда. Так что обратно в пансионат вернусь на своей.
– Что ж, хорошо, если так.
Квят попрощался и тут же уехал. За воротами уже царапался и лаял Тишотка.
– Узнал, узнал! – рассмеялась Дайнека.
Открылась калитка, навстречу ей вышел отец и едва не упал.
– Тишотка! Что ж ты под ноги лезешь! – Вячеслав Алексеевич обнял дочь и повел к дому.
Дайнека подхватила Тишотку и зарылась лицом в его пушистую шерстку.
– Ну, здравствуй, здравствуй! Погостил – и хватит. Теперь поедешь со мной.
Они подошли к дому, где на крыльце уже стояла Серафима Петровна. Пышная, румяная, жаркая, как только что испеченный хлеб, она раскинула руки:
– Ну, слава богу, приехала! Настенька спит. Вот проснется, обрадуется!
Дайнека сомневалась, что молодая мачеха будет рада ее приезду. Да и вряд ли она спала. Просто не хотела встречаться.
Однако Дайнека ошиблась. Как только она вошла в гостиную, на втором этаже послышались шаги, и кто-то начал спускаться по лестнице. Это была Настя. Когда на ступенях показались ее кривоватые ноги, Дайнека вспомнила давнишнее стихотворение, которое она посвятила мачехе.
Когда бы ты длину носила,
Какую позволяют ноги,
О, как бы ты была красива,
При всех своих изъянах многих…
В те времена Дайнека маниакально сочиняла стихи. Жить не могла, чтобы не писать. Как говорится, ни дня без строчки. Но все прошло, когда она потеряла любовь. Вернее, потеряла любимого человека[12]. Про это вспоминать не хотелось, но вспомнилось другое четверостишие, посвященное Насте и ее похожести на Дайнекину маму.
Ты так умело пользуешься сходством
С единственною женщиной на свете…
Отцы не в силах распознать уродства,
На помощь в этом им даются дети…
Дайнека улыбнулась и поцеловала Тишотку. А хорошо она тогда припечатала Настю… Жаль, что теперь вовсе не сочиняется. Прошло время, пропала любовь, закончились стихи. Все очень логично.