— Que vous avez dit?[13] — снова обратилась она ко мне, сохраняя позу авиатора, только что торжественно ступившего на землю. Очки взлетели на лоб, и вся поза — поза победителя.
— Мадам, не надо, — вмешалась К. М. Д., — я вам объясню. Настаивать бессмысленно. Уже бессмысленно. Продолжим урок с того места, где мы остановились.
Она посмотрела на меня и дважды расстреляла. Пиф–паф.
— Bon, — сказала Мезанфан, — mais…[14]
Она пошарила у пояса и вытащила кошелек, в котором носила часы. Карманные часы, похожие на луковицу.
— Mais… — сказала она снова и поглядела на К. М.Д.
— О! Се льо момэнт дю каве! — воскликнула моя любимая кузина и подпрыгнула, как мячик. — Эржи, Эржи, где ты? — Она вышла на середину комнаты и нажала на звонок, привязанный шнурком к лампе. — Эскузе, мадам, жио ублие… пардон, жаве убле тоталь… льо тамп дю каве[15].
Произношение моей любимой К. М. Д. исторгло из недр Мезанфан свирепое мычание. Но она все–таки улыбнулась вымученной улыбкой, не знаю, откуда только она ее взяла. Улыбка отчаянно заметалась, отыскивая себе место на морщинистом лице.
Я засмеялась, не в силах с собою справиться. И Мезанфан тоже. Следом за мной; мы хлопали себя по коленкам, я роняла слезы, Мезанфан — свою вставную лошадиную челюсть.
К. М. Д., протянув руку к шнурку лампы, обратилась в столб.
Мне не хватало воздуха, я заливалась смехом, и Мезанфан тоже: «Ха–ха–ха!» — редко, через равные промежутки времени, и хлоп–хлоп себя по коленкам.
Мезанфан опомнилась первая.
— Viens, viens[16], — завопила она и сделала К. М. Д. знак, чтобы та вернулась на свое место.
Она еще продолжала смеяться, потом устало вздохнула.
— Oh, mon dieu!
— Почему вы смеялись? — сухо спросила К. М. Д.
— Mon dieu, mon dieu, — снова сказала Мезанфан и встала с кресла. — Alors, voilà…[17]
Я внимательно за ней следила. Мне хотелось увидеть, как она выйдет из положения. За уроки французского языка ей очень хорошо платили, вот почему она многого не могла себе позволить, и теперь она впервые была на моей стороне. Не знаю почему. Она сразу стала мне очень симпатична, я захотела ей помочь. Но она начала петь, петь и пританцовывать, она пела фальшиво, тоненьким голоском, танцевала неуклюже, не было никакой грации в движениях этих костей, она скакала по салону, подняв платье, — волосы растрепаны, шляпа мотается за спиной. Мне было жалко ее. Как давно она все это проделывает? И сколько раз в день? Я чувствовала себя очень виноватой. Но в этот миг дверь широко распахнулась, Эржи прокладывала себе дорогу, неся поднос с кофейными чашками. Мезанфан остановилась, секунду она стояла на носке, подняв другую ногу, потом ударила в ладоши и повернулась к столу; явно смутившись, она надела очки на нос и водрузила шляпу на макушку. Я никогда не посмела бы больше на нее взглянуть, не разразись К. М.Д. в последующую минуту запоздалым дурацким смехом. Смех был не от души, суховатый, она закрыла глаза, рот растянулся до ушей, а нос стал широкий. Но он был спасением, этот смех, и я мысленно поздравила Мезанфан с большой победой.